сбежал из Германии, однако был не евреем, а немцем-арийцем. Может, он тоже шпионил на Гитлера? Знал ли он Цицерона лично? Откуда ему так хорошо известны подробности этих историй?
И есть ли здесь связь с белым «рено»? Но даже если он был немецким шпионом, с тех пор прошло полвека. Кому надо за ним следить?
– И что же случилось с Цицероном?
– За каждое донесение он получал от немцев двадцать тысяч фунтов стерлингов.
– Значит, он стал богачом!
Профессор рассмеялся:
– Нет-нет. Немцы платили ему фальшивыми фунтами, которые печатали, чтобы обрушить британскую экономику. Так что Цицерон остался с бесполезными бумажками на руках. Какое-то время он пытался заработать пением в опере, но был так плох, что ничего не вышло. Потом он умер в нищете.
– Какая удивительная история.
– Да, в самом деле.
На некоторое время за столом воцарилась тишина.
– Профессор, – сказала я, глядя ему в глаза, – все это очень интересно, но я хотела бы узнать о вас. Почему вы приехали в Турцию? Почему потом уехали и столько лет не возвращались? Пятьдесят девять лет, легко ли сказать! И чем мы обязаны такому визиту спустя столько времени?
Было видно, что он не ожидал таких прямых вопросов. Я увидела, как он вздрогнул, а лицо омрачилось. Может быть, он скрывал что-то связанное со шпионажем? Но тогда почему он так спокойно завел об этом разговор? Или на него так действовали личные воспоминания о жизни в Турции?
Он огляделся. Затем вдруг сказал:
– Ваше колье – настоящее произведение искусства. И антикварное. Просто шедевр. У него есть история?
Я улыбнулась такому маневру. Было ясно, что целью вопроса было не получить ответ, а сменить тему. «Ладно», – подумала я и вернулась к еде. Но он продолжил, напоминая, что ждет ответа:
– У таких вещей обязательно есть история.
Я снова улыбнулась, давая понять, что не обижаюсь:
– Не только у вас есть секреты, профессор.
На этот раз профессор кивнул, словно говоря: «Ладно». Я почувствовала, что надо добавить хоть что-то:
– Если позволите, скажу только, что оно досталось мне от бабушки.
Он улыбнулся и поднял бокал белого вина:
– Выпьем тогда за наши секреты! – «выпьем» он произнес по-турецки. – Вы выбрали прекрасное вино, благодарю, – сказал он учтиво.
– У вас остается еще два дня. Что хотите делать завтра? Тур по Стамбулу? Султанахмет, Айя-София[30], Босфор… Или шопинг в Капалы-Чарши?
– Если вы не против, на завтра ничего не будем планировать. Я хочу немного погулять самостоятельно. Но послезавтра, 24 февраля, у меня будет к вам большая просьба.
– Слушаю.
– Если можно, я попрошу заехать за мной на автомобиле рано утром.
– Насколько рано?
– Скажем, в четыре?
Я изумленно уставилась на него. Куда он собрался ехать в четыре часа утра? Я попыталась скрыть удивленное выражение лица.
– Хорошо, а куда мы поедем?
– Если можно, я скажу послезавтра.
Вот тогда я испугалась. «Позвонить, что ли, Керему, спросить, все ли хорошо?» – пронеслось в голове. Хотелось понять, во что я ввязалась. Это уже не был обычный визит университетского преподавателя. В этот раз я не удержалась и посмотрела на Вагнера с подозрением. Однако он выглядел спокойным и был занят уткой у себя в тарелке. У меня же заныло под ложечкой.
Остаток ужина прошел в напряженной и холодной атмосфере под влиянием недавнего разговора. Мы больше не касались этих тем, да и вообще больше не разговаривали. Словно желая избавиться от напряжения, мы оба начали есть быстрее. Как только еда была закончена, я поднялась, сославшись на Керема.
Когда я доехала до дома на такси, Керем возбужденно рассказал мне, что видел на улице пару белых «рено», но домой никто не приходил. На руке у него был кастет, баллончик стоял рядом. На экране компьютера пугающих надписей не было. Видя оживившееся лицо сына, я успокоилась. К тому же, он не рассердился, когда я погладила его по голове, желая спокойной ночи.
– Давай ложись, иначе утром не проснешься в школу.
Он не стал возражать:
– Ладно!
Наверное, ощущение приключения и полученный баллончик придавали ему сил идти в школу. Мне вспомнились слова бабушки: «Нет худа без добра!»
Я взяла на кухне графин и полила росток пихты в гостиной. Из трех веточек, которые я рассадила в разные горшки, выжила только одна. Конечно, ветке, сорванной с пихты на плато Кафкасёр, в моей гостиной не очень нравилось. Но я была решительно настроена сохранить этот росток. И хотя крупный горшок занимал место, пихта освежала гостиную. Она помогала мне справляться с тоской, успокаивала меня.
Затем я взяла рабочий ноутбук и продолжила записи, которые начала после приезда профессора. Было удивительно, что, ничего заранее не обдумывая, я печатала быстро и без перерывов. Курсор словно бежал по экрану, таща за собой слова. Казалось, будто это пишу не я. Я словно незаметно наблюдала за Майей, печатавшей за компьютером.
Когда я легла спать тем вечером, я не стала играть в игру, где вместо меня кто-то другой. И «Другое небо» тоже не стала читать. Было ли это потому, что мне хотелось спать, либо запись событий заменяла мне все это? Я лишь немного подумала о профессоре и его секретах. И какое же невинное у него лицо.
4
Утром 23 февраля дождь усилился, стал еще более ледяным. Хотя я надела шерстяной свитер и теплую куртку, а шею замотала лиловым кашемировым шарфом, пока добралась до университета, продрогла до костей. А ведь я была в шапке и пряталась под зонтом.
Как только я вошла в кабинет, позвонил секретарь ректора и сказал, что мне нужно срочно подойти. Пройдя по широкому коридору исторического здания, я попала в приемную. Йешим-ханым, разговаривавшая по телефону, кивком показала, чтобы я заходила. Я поздоровалась с ней и потянула тяжелую ореховую дверь.
– Доброе утро!
Я пошла было в сторону ректора, но вдруг замерла. В креслах напротив него сидели трое мужчин, которые два дня нас преследовали, а вчера были на лекции. Я особенно хорошо помнила лицо курившего мужчины и его насмешливую улыбку.
Вдруг у меня зазвенело в ушах. Что им было здесь нужно? Что за дела у них были с ректором? Значит, я не ошиблась, они действительно за нами следили, и с профессором все было не так просто, а может быть, существовала и опасность.
Ректор удивился моей реакции.
– Что с вами, Майя-ханым? Вы побледнели. Присаживайтесь, бояться нечего, – он указал на пустое кресло.
Все еще потрясенная, я боязливо присела. Все трое были в галстуках. Один
