Кощею. Того тоже хлебом не корми – дай лясы поточить о человеческих судьбах и их хитросплетениях.
– Мужья бросают жен. – Яга чуть пожала плечами. – Временами такое случается, и чаще, чем ты думаешь. Кажется, что такое тебя не коснется, но оно происходит – стихийно, как паводок. Редко, очень редко причиной тому становится приворот. Гораздо чаще мужик уходит, потому что… может. Неверную жену камнями сама родня закидает, а мужику что? Все с него как с гуся вода.
– Не верю, – упрямо повторила Бажена. – Любит али нет, но он человек честный. Не бросил бы он меня с детьми на руках, не мотал бы душу. Прошу, посмотри, нет ли на нем какого колдовства?
Яга тихо вздохнула. По глазам я видела: она верит в приворот не больше, чем в то, что медовые пряники со стола по ночам крадет банник. Даже найдя крошки в моей постели, наставница лишь посмотрела на меня так, как сейчас глядела на Бажену: с холодным терпением, набранным, как ягодки в лукошко, из череды жизненных историй. Тех, что научили ее держать спину прямо, глядеть цепко и держать сердце, как норовистого пса, на коротком поводке.
– Дай какую-нибудь его вещь, – распорядилась Яга. – Коль настаиваешь, сделаю.
Бажена, прежде твердая, как камень, разволновалась и с трудом вытащила из сложенного в несколько раз платка тонкий волос. Ее пальцы дрожали, когда она стиснула его и, не дыша, передала Яге.
– Из мужниной бороды вырвала, – смущенно призналась Бажена. – Как будто в ссоре налетела на него. Аккурат перед тем, как к тебе идти.
Яга посмотрела волос на свет, понюхала, а затем одним быстрым движением поднесла к огарку свечи. Язычок пламени моргнул и совсем погас. От расплавленного в кашицу воска поднялся витиеватый белесый дымок и устремился к потолку.
– Василиса! – требовательно обронила Яга и добавила: – Помоги.
Я поняла ее без слов. Подойдя поближе, щелкнула пальцами. На подушечках пальцев занялся зеленый колдовской огонь. Ядовито-изумрудные искры пробежали по заплетенным в косу волосам и соскользнули на дощатый пол юркими ящерками. На стенах проступили болотные мерцающие кляксы, и я досадливо поморщилась: огненный дар во мне жил своей жизнью, и приручить его по-прежнему не удавалось.
Яга неодобрительно покосилась на меня, но промолчала. Не стала позорить на людях, за что я была ей благодарна.
Волос, поднесенный к огню, срывающемуся с моих пальцев, вспыхнул, зашипел, изошелся огненными плевками и… остался целехоньким.
– Не может быть! – ахнула я. – Это что еще за волшба?
Яга посерьезнела. Кривая усмешка, обычно таящаяся на ее губах, исчезла, будто корова языком слизнула.
– Черная волшба, – мрачно ответила наставница и поднесла волос поближе к лицу, рассматривая его и так и сяк. – Только она огня не боится. Что ж… права ты, Бажена. Приворот лежит на твоем муже. Крепкий приворот, толково сделанный. Видишь, даже ведьмовской огонь его не тронул.
– Тебе открыто ее имя? – Бажена выплюнула эти слова, как яд, отравляющий душу. Казалось, еще немного – и она зашипит, обернется змеей и бросится на обидчицу, кем бы та ни была. – Скажи мне!
Яга, будто не слыша ее, задумчиво продолжила:
– Мощный приворот: такой сделаешь, только если у муженька твоего уже есть чувства к избраннице. На пустой воде такого не наведешь.
– Дарина? Вера? Матрена?! – принялась перечислять Бажена. В ее глазах засверкали молнии. Тень, спустившийся с потолка, снова забрался повыше. Дремавшая матушка Настасьи проснулась и теперь с опаской поглядывала на позднюю гостью. – Кто из этих паршивых овец связался с колдовством?
– Кто-то близкий, кто-то… Погоди-ка.
Яга зачерпнула из ведра, стоявшего на столе, ковшик воды. Дунула на зеленые искры, летящие с меня, как с отряхивающегося от дождя кота, – и зеркальная гладь колодезной воды занялась огнем. Дети на лавке всполошились, я тоже встревожилась, но пламя не тронуло деревянный ковш. Словно озеро, знающее берега, огненные языки не выходили за очерченные ковшом пределы. Как хозяйка кидает в котелок с кашей приправу, так и Яга бросила волос в сердцевину пламени. Туда же мгновение спустя полетела капля ее крови. Зашипело, затрещало, как бывает, когда кормишь костер особенно вкусным поленом, а затем в огне проступили очертания женской фигуры. Яга привычным движением вернула браслет на запястье, прикрывая новую, еще кровоточащую отметину от ножа. Обтертое наспех лезвие она уже скрыла под платьем.
– Покажи, – потребовала Яга. – Покажи нам ту, кто сделал приворот.
Языки пламени извернулись змеей, глотающей свой хвост, и в этом круге четко и ясно показалось женское лицо. Морщины плотно обосновались на нем, посчитав своей вотчиной. Седые волосы, прибранные наверх, кое-где выпали из цветастого платка и кудрявыми завитками легли на тронутые временем лоб и впалые щеки. Выцветшие, будто вылинявшие, глаза незнакомки улыбались.
По спине пробежал холодок – липкий, неприятный, пачкающий тебя в страхе, как в грязи. Я не успела разомкнуть губ и задать вопрос. Бажена меня опередила:
– Матушка? – воскликнула она. – Матушка!
Бажена раскрыла рот, словно рыба, выброшенная на берег. Матушка Настасьи придвинулась к нам поближе и, взглянув на огонь, торопливо перекрестилась. Ребятишки подняли испуганный вой. Тень возмущенно каркнул и все-таки свалился на одного из братьев Настасьи. Шума в избе стало еще больше.
В этой кутерьме лишь Яга сохранила холодный разум.
– Твоя матушка?
Бажена, растерявшая всю решимость, покачала головой и вдруг всхлипнула:
– Нет, мужа.
Где-то вдалеке снова раздался одинокий вой измученного волка.
На небе цвета давленой черники плыла желтая луна. В ее свете Бажена, нырнувшая в освежающую темноту ночи, казалась посеребренной тенью – одной из тех, что настойчиво следовали за мной после захода солнца. Я невольно подумала, станет ли Бажена таким же проклятием для свекрови, каким для меня стали происки теней? Звуки шагов постепенно стихли, растворились в сгущающейся темноте, как мед в кружке горячего чая. Тишина обступила нас с Ягой, как вода нырнувшего в ее глубины человека.
– Что с ней будет? – тихо спросила я. – С Баженой.
– Коль послушает меня, справится. Сложно будет, муторно. Мать своей любовью сыночку в могилу тянет. Материнская любовь – одна из самых сильных вещей в мире. Ей под силу и оживить, и умертвить.
– Зачем же она на родного сына приворот навела?
– От незнания, милая. Хотела, чтобы любимый младший сын навсегда с ней остался. Боялась, что забудет ее, ревновала, по-черному ревновала его к невестке. Вот и сплела приворот, настоянный на любви и ненависти. Сама сплела, не просила никого.
– Стихийный приворот, – пробормотала я, вспоминая уроки Яги. – Такой трудно снять. А коли не снимешь, иссохнет человек.
– Умрет он, – спокойно повторила Яга. – Одна надежда: травы помогут да мать одумается. Не понимает она, что прочистила сыну путь не к себе домой, а на кладбище. Он ведь любит жену, сопротивляется. Вот его и колыхает, как корабль во время шторма: туда-сюда. То к матушке бежит, то к жене. Рвет его на части, бедного… Сердце долго не выдержит.
Я кивнула и, почти не думая, по привычке, бросила:
– На все воля Доли и Недоли.
Яга тихонько фыркнула:
– Нет, девонька, не на все. Боги слишком заняты, им не до нас. Какую нить выберешь, такое вязание и справишь.
Звук хрустнувшей палки – тихий, приглушенный кустами, откуда он донесся, – заставил наставницу примолкнуть и обернуться. Полная луна нырнула в сизые недра неба, как в бадью с водой, и свет на мгновение померк. По траве, еще редкой и низкой, росчерками хищной лапы, рвущей добычу на части, пронеслись мрачные тени.
– Выходи, царевич, – спокойно обронила Яга. – Выдал ты себя.
Словно повинуясь ее словам, из перины порванных на клочки туч вырвалась луна. По земле пробежали серебристые лучи, заливая двор мерцающим сиянием. Кусты, подернутые первыми листочками, затрещали. В круг желтоватого света величаво шагнул серый волк. Он вскинул голову
