топча окурок.
«С работы его, наверное, по статье турнули. Понятно. Куда теперь податься… — все больше углублялся в тему Кузьмич. — Теперь ему и остается только что промышлять у магазина. Бутылочку до срока вынесешь — нальют. Закуски отломят, глядишь, и сыт, и пьян, и нос в табаке. Народ добрый, особенно мужики. Все добрые, вот через доброту и гибнет человек. А тут другая доброта нужна. Тут помочь человеку надо, а его поят. А поговорить, как мужик с мужиком, их нет. Зальют глаза и бухтят, баланду травят. Все профессора, все академики, если послушать. Так и живет человек в угаре, а настоящей жизни-то и не видел. Уж и не понимает небось, на каком он свете. К нам бы в цех его, сразу понял бы, что такое жизнь. А что? Если я попрошу и поручусь, то его с любой записью возьмут…»
Кузьмич рассуждал дальше, и как-то само собой выходило, что он, Кузьмич, должен позаботиться о Митьке. Поговорить как-нибудь, поаккуратнее, конечно, попедагогичнее, чтоб не спугнуть. Потом отвести на завод, поставить к станку, дать основательную профессию, а там уж у Митьки все само по себе наладится.
Наметив себе для этих целей ближайшую субботу, Кузьмич встал пораньше и, убедившись, что Митька уже на своем боевом посту, наспех оделся и, не позавтракав, вышел на улицу, чтобы застать Петрова трезвым, потому что с пьяным разговаривать нет никакого смысла.
2
Петров вдруг исчез. Кузьмич поискал его глазами, потом сходил за угол дома — никого. Ни Петрова, ни его компании. Кузьмич продрался сквозь кустики, увешанные разноцветной фольгой от бутылок, как новогодние елки, на детскую площадку, и сел на низкую лавочку. Была середина мая, но тепло стояло летнее. Детей по случаю раннего часа еще не было. В песочнице прыгали воробьи. Где-то за кустами размеренно шуршала по асфальту метла дворника. Солнце стояло еще низко, и детская площадка была покрыта тенью от соседнего дома, и песок в песочнице был еще сырой и темный, и на нем хорошо виделись воробьиные следы.
«Неужели мне померещилось?.. Вроде проходил…» Кузьмич хотел взглянуть на часы, отворотил рукав, но часов на руке не было. Первый раз за много лет, пожалуй, он забыл надеть часы.
«Ну ничего… Не на работу. Не опоздаю», — подумал Кузьмич и полез в карман за папиросами. Папирос было мало — вчерашняя пачка. Обычно он с утра брал с собой новую.
«Ничего, дом рядом. Не на работу…» — подумал Кузьмич и закурил. Только это он закурил, как чей-то тяжелый сипловатый голос произнес у него над ухом:
— Строи́м?
Вздрогнув, Кузьмич обернулся и обжегся о пылающий взгляд Митьки Петрова.
— Так ведь еще рано… — промямлил Кузьмич, хотя готовился сказать ему совсем другое.
— Это не твои трудности, — оборвал его Петров, — давай рубль.
Кузьмич дал, удивляясь дешевизне. Петров посмотрел в кусты и негромко произнес:
— Шурик.
Воробьи вспорхнули с песка, а в кустах завозились, и вышел немолодой человек с мясистым румяным лицом и крючковатым большим носом.
— Будет? — Шурик кивнул на Кузьмича. Петров, не отвечая, протянул ему рубль.
— А если она мне не даст? — снова спросил Шурик.
— Маргарита даст. Скажи, от меня. Скажи, чтобы пива дала бутылку, а то, если не скажешь, то и не даст.
Шурик лишь какое-то мгновение помедлил и в нерешительности ушел. Петров потянулся назад, откуда-то из ветвей, нависших над лавочкой, извлек граненый стакан со следами красного с некоторым даже сиреневым отливом вина, поставил его на лавочку и сел рядом с Кузьмичом. Оба молчали. Кузьмич решил так: будь что будет, а там посмотрим… Все происшедшее за какую-то минуту не то чтобы сильно удивило Кузьмича, а как-то позабавило. И хотелось узнать, что будет дальше.
За все время ожидания они не проронили ни слова.
Вернулся Шурик. Руки у него были пустые. Он расстегнул пиджак, из-за пояса вытащил бутылку «розового крепкого» и бутылку пива.
— Как твой палец? — спросил Шурик у Петрова, и Кузьмич второй раз за сегодняшнее утро вздрогнул.
— Нормально, — буркнул Петров и осмотрел свой указательный палец, вдоль которого шла неглубокая подсохшая царапина. Потом он взял «розовое крепкое», снял с горлышка золотистую фольгу и бросил ее через голову в кусты, поставил бутылку на лавочку между колен, уперся в пробку поцарапанным пальцем и без каких-либо усилий, неслышно утопил ее в горлышко. Пробка замерла на поверхности вина, как поплавок в стоячем пруду.
— Любую бутылку открывает, — восторженно прошептал Шурик. — Отвертки гнутся, а пальцу хоть бы что… Недавно горлышко лопнуло, а палец цел. Только царапина…
— Отдохни — вспотеешь, — оборвал его Митька. — Наливай.
Шурик налил и протянул полный, чуть ли не с «шапкой», стакан Кузьмичу. И только тут Кузьмич понял, что зря он радовался дешевизне… Но минута требовала от него стойкости, и он, внутренне передергиваясь, поднес стакан к губам. Он пил открытыми глотками, как воду, и, к огромному изумлению, убедился, что «пошло хорошо». Шурик тем временем о край лавочки откупорил бутылку пива и подал ее Кузьмичу ровно в тот момент, когда тот отнял стакан ото рта. Кузьмич покачал головой. Пиво не требовалось. Потом он, сглотнув слюну, сказал:
— Вообще-то, я пью только водку.
Шурик посмотрел на него с уважением, а Петров чему-то мрачно улыбнулся. И пока Шурик наливал себе и потом пил мелкими, придушенными глотками, он медленно, с расстановкой произнес:
— Лев, царь зверей, ест только мясо. Нет мяса — ест хлеб. Нет хлеба… — он подождал, пока Шурик допьет и чисто символическим жестом выплеснет на землю подразумевающиеся остатки, и лишь тогда закончил: — ест все.
Себе Петров наливал сам, и наливал медленно. Видимо, ему нравился этот процесс. Он не отрываясь смотрел на тоненькую звенящую струйку.
— Одним? — заискивающе то ли спросил, то ли попросил Шурик.
Митька молча запрокинул голову, не так уж и широко приоткрыл рот и вылил вино прямо в горло. Его острый, словно обугленный от черной щетины кадык при этом ни разу не шевельнулся. Кузьмич непроизвольно глотнул. Шурик восхищенно крякнул.
Потом они сидели на лавочке и смотрели, как воробьи прыгают в песочнице, норовя попасть в освещенную солнцем половину.
Кузьмич, наверное, никогда не пил в такую рань, да еще натощак, да еще не закусывая, и теперь с неожиданным удовольствием прислушивался, как теплело в желудке.
Потом Шурик посмотрел на часы и заерзал.
— Сейчас мои проснутся… Нужно будет скворчиху выгуливать… — Говорил он якобы с неудовольствием, но по тому, как он причмокивает сочными губами и сдерживает улыбку, было заметно, что это его втайне радует. — И ведь не утянешь
