«Начала общенародного правоведения»[140].
В целом сами выпускники признавали, что их образование было основано на зубрежке, при этом «…никто из нас не читал юридических сочинений… никогда не было у нас разговоров или споров о выслушанном»[141]. Самый главный урок, который должны были усвоить воспитанники, заключался в том, что их миссия – восполнить потребность государства «в честных, развитых, неподкупных судебных деятелях, и Училище правоведения давало их щедрою, открытою рукою»[142].
Наиболее критический отзыв о качестве образования в Училище дал единственный известный правовед-ученый, вышедший из его стен, – К. П. Победоносцев. Его текст сохранился в архиве Училища:
…многие предметы преподавались только по имени, не оставляли в головах воспитанников прочных ясных и полных сведений, а передавали только памяти несколько отрывочных слов или фактов, ничем не связанных и ни к чему не служащих[143].
Примечательно, что отсутствие в учебном процессе системности не помешало Победоносцеву возвеличивать основной урок Училища правоведения, усвоенный выпускниками, – их особую миссию служить правде. Об этом он говорил в своей пламенной речи в 1860 году на празднике правоведов, спустя четверть века после создания Училища:
Разве говорили нам здесь: наслаждайтесь жизнью и таитесь, когда увидите зло и беззаконие? Ведайте бумагу и не тревожьтесь о живом человеке. Идите, доставайте себе чины и почести, поднимайтесь в верх, забирайте силу власти и ведите друг друга к власти и почести? Нет, Бог свидетель! Здесь этому не учил нас никто, и к кому из нас, может, пристала такая мысль, тот сам подобрал ее в пыли на больших дорогах жизни. Нам говорили: есть правда, и кто верно хранит ее в себе, тот честный человек и верный сын своей родины… Правда не вдохновением и даром входит в человека, она дается крепкой верой и любовью, она дается трудом, ничего не пренебрегающим, и борьбой с ложью, с ложью в целом мире и прежде всего в себе самом. Товарищи! Вспомните этот завет правды… и пусть помолодеет в нас истина[144].
Обратим внимание на то, что основой экспертизы правоведов, так же как в проповеди протоиерея Бажанова, объявлялась правда. Анализ коллекции юбилейных материалов Училища правоведения показывает, что в юбилейных речах самого первого празднования в 1860 году и позже речь почти не шла о праве, суде и законе. Выступавший с заключительной речью наиболее успешный выпускник, видный сановник князь Д. А. Оболенский два раза подчеркнул, что миссия правоведов была и есть – «нравственное преобразование отечества»[145].
Правда правоведов, Свод законов и «дух времени»
Трансформацию военного образа правления в гражданский, которую осуществили в 1830-х годах, можно кратко охарактеризовать в одном предложении. Собрав разрозненные законодательные акты и объединив их в систему русского права в Своде, реформаторы снабдили книгами Свода новую корпорацию «служителей правды», дабы те укрепили гарантированный самодержавной властью законный порядок в России посреди революционных брожений на Западе.
То, каким образом закон, право, народ и правда соединились вместе в этой программе реформ, можно назвать воплощением интересного понятия, вошедшего в русский язык в первой четверти XIX века, – «дух времени». Это выражение (калька с французского l’esprit du temps) отчетливо зазвучало после победы над Наполеоном[146]. Одной из движущих сил кровопролитного движения народных масс на заре XIX века – вначале с Запада на Восток и затем обратно, с Востока на Запад, – стало национальное самосознание. Оно дало толчок новому самоосмыслению образованного класса, его требований к себе и к жизни вокруг.
Философы, историки, правоведы и поэты эпохи романтизма устремились на поиски национальных основ, что стало отражением разочарования идеями естественного права в том виде, в котором они проявились во время Французской революции и кровопролитной экспансии Наполеона. Стремление к рациональному, универсальному в системе общественных институтов, еще недавно популярное в ближнем круге Александра I, теперь подверглось преследованию. Именно так произошло с книгой профессора Царскосельского лицея А. П. Куницына «Право естественное», опубликованной в 1819 году. В ней учившийся в Германии кумир лицеистов утверждал среди прочего, что «в праве естественном все права и обязанности людей как разумных существ равны и одинаковы»[147]. Разрешенная ранее к печати, книга была быстро изъята из всех учреждений Министерства народного просвещения. «Охранители» увидели в ней вредный для юношества «пространный кодекс прав, присвояемых какому-то естественному человеку»[148].
В то же время консервативная политическая теория становилась все более популярной. Ее центральными понятиями стали «традиция» и «закон» – как воплощение унаследованного от предков порядка. Профессор Берлинского университета Карл Фридрих Савиньи учил, что право, будучи воплощением народного духа (Volksgeist), есть такой же признак нации, как язык, поменять который не в силах правители[149]. Историческая школа правоведения Савиньи исходила из общей органической теории, основной принцип которой верно определил К. Манхейм: «…каждый данный исторический образ не может быть сделан, он, подобно растению, вырастает из некоего внутреннего центра»[150]. Во многом эта идеология выкристаллизовалась путем очищения от «вредных» идей Просветителей, начертанных на знаменах бунтовщиков 1789 года. Как писал британский идеолог консерватизма Эдмунд Берк, суть Французской революции сводилась к «осквернению собственности, закона и религии как единого целого» (violation of property, law, religion united in one object)[151].
В представлении консерваторов, «законная монархия», напротив, должна была покоиться на «огромном наследственном богатстве и достоинстве нации» (the great hereditary wealth and hereditary dignity of a nation)[152]. Под абстрактными понятиями «богатство» и «достоинство» подразумевались обладатели капитала и знать. Их проверенная временем сила должна была оставаться основой легитимной монархии. Теперь, чтобы удерживать свои позиции блюстителей законности в «легитимной монархии», они искали и находили такие национальные/народные традиции сложившегося порядка, которые можно было противопоставить крамольным представлениям о всеобщих естественных правах людей. Так же как и история, право народа, будучи зримым свидетельством национального своеобразия, стало восприниматься как основа культурной самобытности.
В России идеи о нации и законности легитимной монархии питались из европейского круга чтения. Развивая их на российском материале, Н. М. Карамзин в своей «Истории государства Российского» представил опыт изобретения национальной государственности России. Опираясь на него, историограф выступил с резкой критикой проекта кодификации российского гражданского права в 1811 году в «Записке о древней и новой России»[153]. Опала Сперанского в 1812 году не в последнюю очередь была связана с обвинениями его Карамзиным.
Карамзина возмущал тот факт, что чиновники под руководством М. М. Сперанского и остзейского юриста Г. А. Розенкампфа[154] стремились применить в проекте
