вперёд,
Любимая будет чертить до рассвета,
И будет работать ижорский завод.
30 августа 1934,
Буйнакск, Дагестан
В гунибе
Я помню, как, синея сразу,
И подходя со всех концов,
Туман ровнял по ватерпасу
Морщины гор «За-под-лицо».
Он пухнул, как пивные дрожжи,
Уже заполонив пути;
И долго путал в бездорожье
Далёкой песенки мотив,
Который шёл в лиловом свете
От той далёкой стороны,
Где серый минарет мечети
Распят аулом у стены
Отвесных скал, немых, как рыбы,
С которых, порох пепеля,
Бил до последнего на выбор
Мюрид последний Шамиля
Кубанских пластунов когда-то,
И скалы рассказать могли б —
Как стал могилой халавата
В упор расстрелянный Гуниб…
А песня шла поверх тумана,
Как горы в зное – горяча,
Она росла. И неустанно
Ей подпевала кяманча.
Я вспомнил, что в аул-совете
Аварцы не раскрыли губ
Протестовать. И в их мечети
Открыли комсомольский клуб.
2 сентября 1934,
Буйнакск, Дагестан
Супруги глуховы
Долго после твоего визита
Я свои сухие руки жал:
– Хоть бы повстречался, инквизитор,
Я б ему все рёбра поломал…
Инквизитор между тем лениво
От сраженья поля за квартал
Пил в большой пивнухе с солью пиво
И в тарелке вилкой ковырял.
Вечером я заглянул в окошко,
Растерялся, глупо поражён:
Из бокала с перебитой ножкой
Пили водку вместе – ты и он…
И потом всю ночь, почти зверея,
Думал я, прокляв твои слова,
Есть ли в свете головы дурее,
Чем моя пустая голова?..
7 сентября 1934,
Буйнакск, Дагестан
Начало сезона
Если занавешенное небо
Явно ощутимо головою
И каштанов лапчатые листья
Выше неба стали говорить;
Если пахнет сыроватым хлебом,
И сухою скошенной травою,
И идёт по ней походкой рысьей
Холодок подкрашенной зари;
Если горькой горечью полыни
Попрощалось лето. И на полдень —
По следам проходят арьергардом
Звонкие, как зори, журавли —
Значит, скоро со степи нахлынет,
Выкупавшись в настоящем холоде,
Сам октябрь, и пролетит парадом —
В далях костенеющей земли.
Для меня он серебром отделает
По опушке – золотую выкладку…
Негде зайцу класть ещё тройчатником
Тонкий след. И чернотроп – угрюм.
Но погода звонкая и смелая.
Потому, такую зорю выгадав,
Я, патроны зарядив зайчатником,
Выхожу навстречу октябрю.
9 сентября 1934,
Буйнакск, Дагестан
Так умер гуртоправ Керим Абдуллаев
Жидкие осины говорили
Непонятно, робко… Но о чём
Говорить им ночью над ручьём?
Мгла была под цвет болотной гнили —
И в неё внезапны и тонки
Падали и гасли светляки.
Человек лежал, раскинув руки,
Тихий и спокойный, не дрожа…
Видно – очень полночь хороша,
Видно – честны все его поступки…
Или, может, дрожи помешал
Исказить лицо его – кинжал?
Он вошёл в сосок – широк, и вышел
Меж лопаток, чтоб травы настил
На три дюйма в землю пригвоздить…
А осины говорили тише…
И лежащий – не хотел дышать,
Чтобы только им не помешать.
Может быть, от них хотел он слышать —
На какую сторону реки
Баевы уплыли кунаки?..
У кого ещё собаки лише,
У кого наёмных больше рук?
Бай хитёр и скрытен, как барсук…
Он – совсем не бай в аул-совете.
Он сказал совету: «Знаешь, друг?
Я байгуш, совсем байгуш, – пастух…»
Он с кади́ шептался у мечети…
(А кади́ святой и арабист…)
Баю он такой подделал лист —
Что в совхозе сразу стал он старшим.
И опять у бая, как и встарь,
Целых двадцать сотенных отар…
Бросив всё, и дом, и стадо даже,
Восемь суток, восемь круглых лун
Шёл пастух Керим в Махач-Калу.
Но уже у самого Чиркея
Заревел седой Сулак в кустах:
Нет пути Кериму, нет моста.
А в горах шёл ливень, свирепея…
И тогда Керима у реки
Баевы настигли кунаки…
Сколько он им посулил барашков?
Всё равно чужие… Разве жаль —
Заплатить десяток за кинжал?!!
Кровь пятнала белую рубашку.
Сверху, словно дождик, моросил —
Непонятный говорок осин.
9 сентября 1934,
Буйнакск, Дагестан
Что мне рассказал уполномоченный Брынзотреста Камиль Алиев
Словно струны кобыза —
Звенела волна в камышах.
За дувалами мызы
Обиженно плакал ишак…
И на отмель – вчерашним,
Давнишним, как эхо в лесу,
Непокорным и страшным
Ложился хрипящий кой-су.
Он, как сгусток отчаянья,
В скалах рвался́ на клоки…
И бродила в кок-гае
Смертельная ярость реки.
Может быть, потому,
Дожевавши кусок табаку,
Мой товарищ на тьму
Покосился и плюнул в реку…
И сказал: «Сорок лет,
А кой-су всё так, как тогда…
Брата нет, друга нет —
И мои поредели года…
Сорок лет выпадает
И вновь высыхает роса…
Стала ниже крутая
Могила, где спит Падисат,
А кой-су так же крепок,
Как будто опять у воды
Восемнадцать абреков
Поют перед смертью «верды»…
…Я
