В качестве первого конкретного шага предлагалось сформировать из русских пленных десантный корпус для борьбы с большевиками, который должен был высадиться в Одессе[246]. Образованное дипломатами Совещание позиционировало себя в качестве представителей победившей стороны и рассчитывало тем самым на полноправное участие в мирной конференции[247]. Вопрос о военнопленных, по мнению дипломатов, заслуживал особого внимания: Германия была обязана возместить убытки русскому государству (правда, без уточнения, какому), а также выплатить пенсии и все удержанные суммы самим военнопленным[248].
Подозрительность представителей белого движения по отношению к бывшему противнику в мировой войне базировалась на убеждении, что последний «не покинул видов на скрытый захват русских территорий под предлогом борьбы против большевиков»[249]. Пленные в этой ситуации рассматривались как опасное средство осуществления германских планов, реализацию которых могло облегчить бедственное материальное положение заключенных. Соответственно дипломатическое совещание определило своей задачей помешать осуществлению этих намерений, в том числе, путем давления на Берлин. Однако омское правительство, на территориях которого оказалось значительное количество военнопленных Центральных держав, не сумело использовать инструментарий угроз и взаимных репрессий. Высказываемые предложения надавить на немецкую сторону и использовать идущие в Сибирь эшелоны для репатриации русских пленных так и остались пожеланиями[250].
Вопрос о привлечении военнопленных в белые армии стал одной из тем сотрудничества командующих антибольшевистских формирований. В апреле 1919 г. Н.Н. Юденич обратился к А.В. Колчаку за финансовой поддержкой в запланированной масштабной операции по вербовке «надежного элемента из числа военнопленных». В течение только первого месяца предполагалось набрать 10 тыс. человек на предоставленный сибирским правительством кредит в 10 млн франков[251]. Подобные контакты были установлены позже между ставками восточной и южной армий. В июне 1919 г. С. Погуляев сообщил военному министру, что направил в Добровольческую армию отряд бывших пленных в составе 500 человек[252]. В сентябре этого же года уполномоченный Колчака и Деникина Д.Г. Щербачев попытался из Парижа наладить формирование отрядов военнопленных[253].
В стремлении завоевать симпатии пленных как потенциальных сторонников режима представители большевистского и белых правительств развернули масштабную агитацию в лагерях Германии. Основным средством пропаганды становилось представление соперника главным виновником затягивания репатриации. Германское эвакуационное ведомство признавало, что агитация в антибольшевистские формирования проводилась, прежде всего, лицами, снабженными пропусками Межсоюзной комиссии по эвакуации русских пленных[254]. Причем, представители этой организации осмеливались брать на себя чрезвычайные функции. Так, генерал Н.А. Манкевиц даже попытался отдать приказ о мобилизации военнопленных на территории Германии. Его действия были расценены союзниками как превышение должностных полномочий, и он был вынужден покинуть свой пост русского представителя в Комиссии[255]. Шлезингер свидетельствовал также, что активную деятельность в лагерях развернули политические беженцы из Советской России, обосновавшиеся в Берлине. К примеру, поддерживаемый французами Русский комитет под руководством полковника А. Брандта являлся представительством Деникина по вербовке военнопленных в антибольшевистские формирования. Промонархические призывы распространял в лагерях берлинский Союз воинского долга[256].
Согласно воспоминаниям одного из делегатов Межсоюзнической комиссии, положение вербовщиков «было довольно затруднительным». С одной стороны, английские делегаты строго запрещали всякую политическую пропаганду среди пленных. С другой — «русское начальство… твердило: набирайте солдат для армии». Усложняла работу агитаторов позиция самих пленных солдат, большинство из которых любыми путями стремились попасть на родину, опасаясь пропустить раздел помещичьей земли. Пропагандисты были уверены, что предлог записи в белую армию будет использован только для возвращения в Россию, при этом была высока вероятность перехода на сторону большевиков. Эти соображения порождали излишнюю осторожность и стремление досконального изучения каждого возможного кандидата, что не замедлило сказаться на результатах отправки. К примеру, из 10 000 человек, содержавшихся в лагере Целле, за время деятельности в нем комиссии было отправлено всего 300 добровольцев[257].
Серьезную проблему при организации масштабной агитации в пользу антибольшевистских правительств представляло отсутствие финансирования. Обращения к союзникам за кредитами обычно приводило к затягиванию решения или к отказу[258]. Отправки небольших партий солдат и офицеров в деникинскую армию через Англию были в материальном отношении настолько плохо организованы, что военному агенту приходилось экстренно занимать хотя бы небольшие денежные суммы на закупку обмундирования и продуктов[259]. Сходная ситуация обстояла и с пароходной транспортировкой в Сибирь. Первая партия из лагеря Губен жаловалась на голод в пути и пренебрежительное отношение представителей Межсоюзной комиссии и предостерегала бывших товарищей в письме «не верить никаким обещаниям и гарантиям и воздержаться от поездки»[260]. Естественно, что отсутствие обеспечения снижало количество желающих вступить в добровольческие формирования.
Помимо прямой вербовки в белые армии представители антибольшевистских правительств за границей активно использовали образ военнопленных для поддержания антикоммунистических настроений в кругах международной общественности и политических элит европейских государств. Зарубежные издания и печатные органы старой организации Красного Креста публиковали сведения о якобы имевших место массовых расстрелах эвакуируемых военнопленных на территории Советской России после передачи их большевистским властям[261]. Дипломаты использовали эти сведения в попытке оказать давление на союзников, приостановить отправку «несчастных пленных» в «Совдепию» и настаивали на внесении этого условия в текст мирного договора[262].
Немецкая сторона находилась между двух огней. С одной стороны, представительства контрреволюционных правительств, поддерживаемые союзниками, требовали интенсификации вербовки в лагерях. Под давлением МИД Германии был вынужден признать комитет полковника А. Брандта как представительство русских интересов и дать ему право выписывать удостоверения на посещение лагерей. С другой стороны, из Москвы регулярно раздавались угрозы призвать в Красную армию оставшихся в России немецких военнопленных[263]. Поэтому немецкое военное ведомство, уверенное в скором падении большевистского режима, продолжало убеждать советское правительство, что оказывает всяческое противодействие пропаганде белогвардейцев в лагерях[264].
К пересмотру планов всех сторон привело участие пленных в революционных событиях на юге Германии весной 1919 г. Баварские социалисты, стремившиеся преодолеть правые тенденции в развитии нового государства, рассматривали русских солдат в качестве потенциальных защитников революционных идей. В апреле от имени Советской республики в Мюнхене в лагерь Пухгейм было направлено предписание освободить русских для их вступления в революционную Красную армию. Несмотря на сопротивление комендатуры, прибывшие из города вооруженные представители Советов обеспечили новой формой и оружием около 300 пленных и привлекли их к патрулированию мюнхенских улиц. Согласно источникам, почти все они погибли в стычках с Фрайкором или стали жертвами белого террора[265].
Данный эпизод позволил правым силам в Германии представить всю массу заключенных лагерей как убежденных большевиков, являвшихся опасным инструментом в руках Москвы и спартакистов. Не имея возможности организовать немедленную отправку, Берлин требовал от местных органов усиления дисциплинарных мероприятий[266]. Примечательно, что даже представители
