здесь их у тебя живо свистнут.
Когда медсестра ушла, Кенни подошёл ко мне и уставился на часы.
— Это они? — спросил он. — А я думал, ты всё выдумал.
Всё ещё лёжа — сил сесть у меня не было, — я поднёс часы к лицу и посмотрел на заднюю крышку. На ней витиеватыми буквами было выгравировано имя Боуэна.
Часы были приятные на ощупь и почти как живые. Тяжёлые золотые звенья браслета скользили в пальцах, как ящерица. Циферблат был сочного синего цвета — темнее неба, почти такого же, как полоска на крыльях кряквы.
Мне пришло в голову, как здорово было бы оставить их себе навсегда. Хранить их, как большую тайну. Тайком доставать по ночам и вдыхать их золотую магию.
Потом я подумал о том, как продам часы, и о том, что мы сможем купить на вырученные за них деньги. О том, как мы купим себе мир, счастье и беспечальную жизнь.
А сразу после я вспомнил про мертвеца в пруду. Про жену Мика Боуэна. И про его сына Джеза Боуэна, который был злобной скотиной и отморозком. Но, наверно, отец всё равно любил его так же, как мой отец любил меня. И сам Джез, наверно, тоже любил своего отца так же, как я любил своего.
— Можно подержать? — спросил Кенни.
Я дал ему часы. Он держал их и поглаживал пальцами точно так же, как только что это делал я.
— Я их отдам Джезу, — сказал я.
Кенни поднял на меня глаза. Я думал, он разозлится, будет недоволен или просто не поймёт, о чём я.
Но он всё понял.
— Ага.
— И в полицию не буду сообщать, — сказал я. — В смысле, про то, что Джезов отец там в пруду. По крайней мере, пока не расскажу всё самому Джезу.
— Ага, я понял, — сказал Кенни.
— А отцу давай скажем, что мы ходили…
— За удочкой. Хорошо. Я понял.
В этот момент к нам в палату вошёл отец и сразу за ним — Дженни. Он поцеловал Кенни, а меня обнял, обозвал идиотом и пообещал, что если я снова отчебучу что-нибудь такое, то он… сам не знает, что со мной сделает. Кенни рассказал, что это он закинул в пруд удочку и что я пытался не пустить его за ней. Я слушал и гордился им, но в то же время мне было стыдно, потому что до сих пор ни разу не было такого, чтобы Кенни начал лгать ради кого-то другого. Он всегда говорил правду, ну, или, бывало, врал и выкручивался, когда ему грозил большой нагоняй. А сейчас лгал, чтобы выгородить меня.
После этого я рассказал отцу про человека, который спас нас с Кенни.
— Мы сначала подумали, что он типа извращенец, — сказал я. — Один раз он на нас накричал, и мы решили, что от него всякого можно ждать… А потом… не знаю, откуда он взялся… когда мы упали с плота, и я подумал, что Кенни…
Тут я заплакал. Всё плакал и плакал и уже даже подумал, что никогда не перестану.
Но в конце концов перестал и дорассказал про наше спасение. Отец задал несколько вопросов про того человека, а потом молча задумался.
23
Меня оставили в больнице на ночь. Чувствовал я себя нормально, но врач сказал, что за мной надо понаблюдать. Я был даже не против. В больнице были очень удобные кровати, правда, еда — полный отстой.
На кроватях слева и справа от меня лежали старики. Один полночи хохмил, типа: «Две антенны на крыше решили пожениться. Свадьба была дерьмовая, но зато приём — великолепный». Другой был при смерти, поэтому с чувством юмора у него было неважно.
На следующий день отец, Кенни и Дженни приехали забрать меня из больницы. За дверью палаты ждал сюрприз — тот человек. Мужчина с Беконного пруда.
— Это мистер Макгиллиган, — сказал отец. — Ты, наверно, хочешь ему что-то сказать.
Мужчина улыбнулся. Сразу было видно, что он делает это нечасто. В смысле, улыбается и вообще с людьми разговаривает.
— Спасибо, — сказал я, а Кенни выскочил у меня из-за спины и обнял его.
— Да чего там, — сказал мужчина.
— Теперь за тобой репортёры будут гоняться, — сказал отец.
Мужчина снова неловко улыбнулся:
— Да ну их.
Дженни пригласила его зайти на днях к нам на чай, и он обещал, что зайдёт. На прощание мы, как взрослые, пожали друг другу руки. И Кенни тоже пожал.
Меня как пострадавшего посадили на переднее сиденье, а отец с Кенни смешно скорчились сзади с коленками на уровне ушей.
— Я нашёл этого человека, — сказал отец. — Мы с ним вместе учились в школе. У него тогда была кличка Кот. Поначалу всё у него складывалось нормально, но потом жизнь повернулась как-то не так. Он стал сторониться людей, растерял друзей и знакомых, ни на одном месте не задерживался подолгу. Я подозревал, что с ним случилось что-то ужасное, но что именно, так и не узнал. Иногда бывает, что на нас слишком много всего наваливается. Короче, я пришёл к нему вчера вечером… И ты знаешь, то, что он спас вас с Кенни… Мне кажется, это его убережёт — не даст переступить последнюю черту. Хотя откуда мне знать.
Отец рассказывал про Кота, или как там его звали, но я чувствовал, что мыслями он где-то ещё. Это было понятно по тому, как Дженни вела машину, как она нервничала и всё поглядывала на отца в зеркало заднего вида.
Что-то в этом всём было… неправильное. Нет, «неправильное» — это не то слово. Скорее необычное, не такое, как всегда. Что-то случилось. Кроме нашего приключения на Беконном пруду. Что-то другое. Имеющее отношение и к отцу с Дженни, и к нам с Кенни.
Не знаю почему, но от поездки на машине я очень устал. Дома я с трудом, зато без отцовской помощи поднялся на второй этаж и сразу лёг в кровать. Отец поправил мне одеяло, я заснул и проснулся только ближе к вечеру. Когда я спустился вниз, отец с Дженни сидели на кухне, а Кенни смотрел телик.
Мы немножко поболтали, я сказал им, что чувствую себя хорошо. А потом отец взял да и заявил:
— Вчера я был в старом доме.
Сказав это, он замолчал, будто не знал, как продолжить.
— И что дальше? — спросила Дженни — не потому, что не знала, что будет дальше, а как раз
