отца и дяди, такие мысли были делом обычным, стесняться их не следовало. Особенно на такой странной войне. Но ему стало неловко. Он одобрительно похлопал майора по плечу крепкой ладонью.
– А-а, гниды. Чурки, – по-своему переложил этот ободряющий жест тот, – даже попасть не могут толком. Если с ними мягко, так всё изгадят. И пить не могут. Если б не наши «деды», так от сортиров до полигона всё заблюют.
Майор хотел ещё что-то сказать, но удержался. Впрочем, Лонгин догадался, что у того на уме. Иосифа Виссарионовича Сталина на душманов этих не хватает. И на всю хевру, что их кормит. Все это Лонгин уже не раз слышал и тут, и в Термезе, откуда отправлялся сюда, и даже в Москве, вперемешку с красивыми словами об интернациональной помощи трудящимся братского Афганистана. Помочь поначалу хотелось, только чем дольше он находился тут, на месте, тем в большей мере овладевало им раздражение и укреплялось сомнение, а нужен ли он тут?
Третья мина прервала его мысли. Он схватился рукой за стену, ободрал ноготь и сам чертыхнулся с досады. Такие мелкие неприятности: занозы, заусеница, сорванные ногти, здесь досаждали немало. Кабул – не Москва.
– Расщедрились сегодня, – обрадовался чему-то своему майор, – империалисты им, видишь, новые «полдники» завезли. Духи наглеют, а союзники наши чурецкие воздух лапают. И будут лапать, пока нас на воздух всякая тля пытается пустить. А ты, академик, говоришь – тоже люди.
Лонгин слыл среди обитателей виллы белой вороной. Не только потому, что, хоть и носил военную форму, но без погон. И в форме он остался штатским. Не партийным «говоруном», конечно, не червём канцелярским, но штатским специалистом-востоковедом среди военных. Офицеры и инструкторы называли его академиком. Было в этом по-советски уважительное и одновременно насмешливое, отчуждающее.
– Люди – это люди, – продолжил майор. После третьей мины он приободрился. Ещё не было случая, чтобы духи присылали больше трёх подарков враз. Такие подарки здесь прозвали «полдниками».
– Люди – это мы с тобой. Писаем стоя…
Он бы говорил и дальше, но Лонгин оборвал его, увидев Куркова, быстрым коротким шагом направлявшегося к нему. Курков не жил в резиденции, а наведывался сюда временами. Он был то ли майором, то ли подполковником, но знаков отличия не носил и, как говорили, был офицером не армейским, но и не особистом. Его сторонились. С Лонгиным они пересекались редко, но Виктор отчего-то испытывал интерес к немолодому уже крепышу, округлому в формах и короткому во фразах. Хотя бы потому, что заметил: тот, в отличие от большинства офицеров, всегда говорил не «Афган», а выговаривал до конца «Афганистан» и не ленился деталей: пуштуны, белуджи, хазарейцы. В его устах эти слова звучали живо, пёстро. И без пренебрежения.
– Сапёра контузило. Что земля не даёт, то с неба приходит.
– Кого из сапёров – Монина или Борового? – майор оживился.
– А? Не знаю я их, – отмахнулся Курков. По выражению его лица Лонгин понял, что присутствие Мальзуна его тяготит или отвлекает.
Мальзун подошёл к окну и выглянул во двор.
– Наверное, Борового, – предположил он, – пуля любит свеженьких, а он тут только неделю трётся.
– Вы отойдите от окна, а то ненароком усы обожжёт, – посоветовал Курков майору.
– Не обожжёт, – Мальзун не уловил насмешки, но, напротив, посчитал сказанное комплиментом собственным усам, – больше трёх не бьют, чу…
Короткий свист и разрыв четвёртой мины потопили его слова. Лонгина бросило на стену, и когда он пришёл в себя, то увидел Куркова, склонившегося над майором. Тот лежал на спине и молча прикрывал ладонями лицо. Курков с трудом развёл ему руки. То ли дробь, то ли мелкие камушки испещрили лицо воронками и ссадинами. Один такой снарядик пробил веко и застрял в нём. Передний зуб был сколот, усы успели отяжелеть, набухнув кровью.
Когда майора, тихого, в сознании, но не стонущего, унесли к санитарам, Курков спросил, не хочет ли Лонгин коньяка. Лонгин хотел коньяк.
– Откуда? – спросил он.
– Письмо с родины, – усмехнулся крепыш.
– Четыре мины. Действительно в первый раз. Мистика. Дикая случайность.
– Выпейте моего полковничьего чаю. Способствует. Знайте, мистика противоположна случайному. Мистика – учение о всеобщей непременной связи. Наш майор стал жертвой неслучайной связи явлений. Он и вы.
– Почему я?
– Слышите? Моторы, крики. Облава Царандоя. Расчешут всё, как ребёнок комариный укус. Не найдут ничего.
– Почему?
– Потому что свои. А своих искать кому охота? Тех, кто здесь ищет днём, потом находят ночью. Такая вот мистика. Две недели бьют. Теперь из Пакистана подходит караван. Вот и вся случайность. Осталось четыре – пустили четыре. Либо схрон освободить, либо для отчётности. За отстрел ведь поштучно отстёгивают капиталисты.
– А при чём тут я?
– Вы повстречались на моём пути, а я – я должен найти этих невидимок. На этой войне вы недолго пробудете. Вижу наблюдательность памяти на вашем лице. Это – наблюдательность не военного. Вы хронист, а это важнее.
Лонгин понимал, к чему могут вести такие разговоры с малознакомыми личностями в погонах и без погон. К чему и куда. Но в одном человек бил в точку, хотя и содержался в его словах зловещий намёк. С этой войны ему сливок не снять, а пеной – пеной уже по губам. Солёной. Он видел уже и груз-200 и груз-300, но не это смущало его выбритую лезвием солнца душу. Солью язвили память слова афганца-хазарейца, сержанта пехотного батальона, который посетил военспец Лонгин во время командировки в Мазари-Шариф.
«Освободители скорее превращаются в поработителей, чем свободные в рабов».
Тогда инструктор по тактической подготовке, грубый, похожий на Мальзуна, русак, дал подзатыльник афганскому солдату-неумехе, не разобравшемуся в команде. Слова, сказанные им вдогонку чисто по-русски, были понятны афганцу не хуже жестов – инструктор замахнулся для второго тычка. Лонгин крикнул, шагнул и схватил инструктора за запястье с такой силой, что тот просел в коленках. Позеленев, инструктор сделал шаг назад.
– Так не оставлю, – прошипел он. Через неделю Лонгина перевели в дальний гарнизон…
Лонгину не хотелось быть ни поработителем, ни освободителем. Он приехал сюда, мысля себя специалистом, молодым, но талантливым аналитиком, совмещающим знания военной науки и специфики Азии. Он считал, что знает, как воевать и как делить здесь мир, но никто его не слушал. Его терпели, но… это чужая свадьба…
– Я далёк от сыска. Больше всего я далёк от сыска.
– Тут логическая ошибка. Уверен, вы гораздо ближе к сыску, чем майор. Кроме того, вам все равно, не попадёт ли пятая к нам в окно? Сегодня или завтра? Не забываем: за стенами – враг!
Лонгин присел на
