записал этот текст в книжку, предполагалось, видимо, использовать его для более серьезных стихов. Рифма к «кофе» в полемическом контексте использована в «Юбилейном»:
…мы крепки,
как спирт в полтавском штофе.
Ну, а что вот Безыменский?!
Так…
ничего…
морковный кофе.
В экспромте простая рифма работает иначе: Мариенгоф, претендующий на то, чтоб быть квалифицированным работником, приравнивается к тому кофе, разносить который он только и годен.
В «Юбилейном» неподалеку упоминается и главный из имажинистов – Есенин. Его фамилию Маяковский никогда не рифмовал, даже в стихах на его смерть.
Тихо и растроганно
Всучил безумцу Когана.
Приводится в воспоминаниях Натальи Брюханенко: по ее рассказу, Маяковский сделал эту надпись на экземпляре «Истории западной литературы» профессора Петра Семёновича Когана, купленном на книжном базаре. Кто купил, кто продавал и кому адресована надпись, из ее текста неясно.
Во всяком случае, экспромт сильно ироничен в отношении профессора, а стихотворение «Сергею Есенину» дает основание прямо включить Когана в число «врагов»:
Чтобы разнеслась
бездарнейшая погань,
раздувая
темь
пиджачных парусов,
чтобы
врассыпную
разбежался Коган,
встреченных
увеча
пиками усов.
Рифма найдена как нельзя более звонкая и злобная, а чтобы было совсем понятно, что она не случайна, Коган становится из человека множеством, олицетворяющим эту самую бездарность. «Сергею Есенину» – одно из самых популярных стихотворений Маяковского, которое он сам непрестанно читал, и скучный, но почтенный профессор-марксист (между прочим, гимназический приятель Валерия Брюсова и муж последней любовницы Александра Блока) так и остался в памяти миллионов рядом с «поганью».
Маяковский в стихах не любил усы (хотя в жизни их носил Осип Брик). В «Вот так я сделался собакой» «усища-веники» ощетинила в лицо злобная толпа; в стихотворении «Нате!» у мужчины «в усах капуста где-то недокушанных, недоеденных щей».
И когда, ощетинив в лицо усища-веники,
толпа навалилась,
огромная,
злая,
я стал на четвереньки
и залаял:
Гав! гав! гав!
«Вот так я сделался собакой» (1916)
Среди ученых шеренг
еле-еле
в русском стихе разобрался Шенгели.
Пример поэтической заготовки из брошюры «Как делать стихи?».
Георгий Шенгели еще гимназистом познакомился с Маяковским в 1914 году в Керчи. Позднее он стал поэтом-неоклассиком и исследователем русского стиха. Все это для Маяковского было унылым педантизмом и почти что контрреволюцией. «Как делать стихи?» по большой части направлено прямо против «Трактата о русском стихе» Шенгели. Вскоре тот выпустил в свет невероятно злой для интеллигентного филолога памфлет «Маяковский во весь рост». Вражда не угасла и после смерти Маяковского. В 1940 году Николай Асеев писал:
Опять вползают в двери без мыла,
Кому Маяковский был не с руки:
Профессорствует Шенгели, редакторствует
Ермилов —
Клейменые им двурушники и пошляки.
Надо отдать Асееву справедливость: эти строки, которые могли по тем временам быть политическим обвинением, он оставил в черновиках. А известен случай, когда человека посадили за то, что он Пушкина предпочитал Маяковскому – так в деле и написали.
Вы слышали, товарищи, звон, да не знаете,
кто такой лорд Керзон!
Приведено в очерке Михаила Булгакова «Бенефис лорда Керзона» (1923) как фраза из выступления Маяковского на митинге.
Подобные двустишия часто бывали заглавиями агитстихотворений поэта: «Ткачи и пряхи, пора нам перестать верить заграничным баранам», «Спросили раз меня: вы любите ли нэп? Люблю, ответил я, когда он не нелеп» и т. п. Здесь – парафраз пословицы. Такие же, но попроще, появлялись в качестве подписей в «Окнах РОСТА»: «Нашла коза на камень», «В тесноте да не обедал». Конечно, и многие другие подписывали карикатуры в таком роде – это способ острословия, лежащий на поверхности.
Лорд Джордж Натениэл Керзон был министром иностранных дел Великобритании. Подписанная им нота британского правительства с рядом требований к советскому («ультиматум Керзона») вызвала в СССР бурю организованного возмущения. Почему-то именно ответом на ультиматум Керзона обосновывали и без того необходимое развитие советской авиации. Возмущение поддерживалось и тогда, когда большинство требований было удовлетворено, а инцидент давно исчерпан: в «Золотом теленке» (1929) упоминаются плакаты с той же самой рифмой: «Не боимся буржуазного звона, ответим на ультиматум Керзона».
Во Вхутемасе
Флоренский в рясе.
Опубликовано в сборнике «Живой Маяковский», составленном Кручёных.
Философ Павел Флоренский, будучи священником, был приглашен преподавать теоретические дисциплины во ВХУТЕМАС (Высшие художественно-технические мастерские) – основанный на базе Училища живописи, ваяния и зодчества главный художественный вуз страны, который левые собирались сделать своей цитаделью. Присутствие священника в этих стенах казалось настолько нелепым, что одна рифма ВХУТЕМАСа с рясой была совершенно убойной по абсурдности – лишних слов не требовалось. Впрочем, присутствие Флоренского нисколько не мешало успешной работе многих левых художников – и студентов, и преподавателей. Но левые, как всегда, требовали полного господства.
Между прочим, Флоренский один из немногих находил уже первые опыты футуристов убедительными.
В белом венчике из роз
Луначарский наркомпрос.
Из воспоминаний Лили Брик.
Вариация последних строк поэмы Блока «Двенадцать»: «В белом венчике из роз / Впереди Исус Христос». На наркоме просвещения этот венчик – такая же нелепость, как священник во ВХУТЕМАСе. Маяковский с Луначарским имел хорошие личные отношения, Луначарский не раз ему помогал, а за напечатание «150 000 000» большим тиражом даже получил выговор от Ленина. Сохранился экземпляр этой поэмы с дарственной надписью автора Луначарскому: «Канцлеру – слесарь». Здесь намек на пьесу Луначарского «Слесарь и канцлер», на его министерский пост и на собственную литературную позицию: «поэт – рабочий». Луначарский тоже подарил Маяковскому несколько книг с надписями, которые тоже сохранились, что для Маяковского редкость.
Как не стыдно голосовать за издание 150 000 000 Маяковского в 5000 экз.? Вздор, глупо, махровая глупость и претенциозность. По-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экз. для библиотек и для чудаков. А Луначарского сечь за футуризм.
Владимир Ленин
Но в печати «слесарь» всегда отзывался о «канцлере» иронически, а после отставки Луначарского именно он стал главным прототипом Победоносикова в «Бане». Раздражало, что нарком покровительствовал также и академическому искусству, а
