class="p1">Блин, а Панчо прав! Заполнившие площадь разительно внешним видом отличались от ребят Иньяки-Игнасио. Понятно, что на смотр надели лучшее, но единообразные галифе и гимнастерки, новенькие портупеи и красные береты с золотыми кисточками, даже одинаковые металлические навершия-кресты на древках флагов — все это стоило денег, и немалых!
К тому же, четкие ряды и колонны как бы намекали, что кое-кто тут старательно занимался строевой подготовкой.
— Да здравствует король! — пронеслось над площадью, и в следующий момент мы буквально оглохли, когда все собравшиеся сотни рявкнули: — Да здравствует король!
В Овьедо я продемонстрировал Барбаре все владения маркиза Карабаса, начав с радиофабрики. Она рассеянно слушала объяснения инженеров и техников, а я отвел Термена в сторону и набросал на листочке функциональную схемку:
— Вот, Лев Сергеевич, надо сделать такую штуку.
— Так… — он взял рисунок, — две индукционные катушки… одна передает, вторая… вторая от нее изолирована… ага, отраженный сигнал… усилитель… головные телефоны… А зачем штанга?
— Это миноискатель.
Уж чего-чего, а устройство ИМП-2 знакомо до боли: сколько часов с ним проведено и в учебке, и на разминировании в Чечне.
— А как м-м-м… пользователь определит, что это мина?
— Очень просто, чем ближе к металлическому объекту, тем выше тон сигнала.
— Разумно, разумно… Я думаю, что такой прибор можно собрать на триодах…
— На стержневых триодах. Стеклянные лампы, как вы понимаете, нежелательны.
Лучше бы на транзисторах, да только до них как до Пекина.
— Я думаю, мистер Грандер, что принципиальную схему мы опробуем буквально на днях.
Заскучавшую Барби я повез на полигончик, где Сурин обкатывал свои конструкции. Привычные американке рев моторов и запах бензина несколько взбодрили, но пыль из-под траков убила всякий интерес, и я отправил Барби домой.
— Как результаты, Алексей Михайлович?
— Универсальной ходовой не вышло, развесовка у танка и трактора разная, но вот что мы придумали.
Он показал новое «корыто» для будущего трактора — на один каток короче, чем для танка.
— На гражданскую тележку пойдут облегченные пружины и катки, там ведь не надо таскать броню, а на боевую поставим усиленные.
— Что с орудиями?
— Несколько вариантов, 47 миллиметров или вот «эрликоны» для зенитного варианта.
Хорошая самоходная зенитка. А 47-мм, пожалуй, даже избыточна — нам предстоит дырявить максимум Pz.Kpfw.II, тот, который у нас часто именовали Т-2, так у него пушка всего-то 20-мм
— А «эрликоны» можете поставить как основное орудие?
— Короткую модификацию вполне.
— Тогда так, разработку башни под 47-мм не останавливайте, но за основной примем танк с «эрликоном».
Барбара тем временем нашла себе занятие: возилась с Цезарем. Так-то ей полагалась разве что болонка, а тут такая большая игрушка! Этот покоритель женских сердец не отходил от нее ни на секунду и работал передвижной грелкой для ног, настороженно оглядывая любого, кто приближался к хозяйке.
Едва я успел проинспектировать, что там наворотили Хосе с Нестором Ивановичем, как меня настигли сразу три новости, одна другой хлеще.
В Берлине подожгли Рейхстаг, и Гитлер продавил указ «о защите народа и государства», по которому в Германии закончились гражданские права и вводились превентивные аресты без суда и следствия.
Будущий тесть назначил дату свадьбы и требовал нашего срочного прибытия в Нью-Йорк, но это еще терпимо, хотя мне придется откладывать все дела. Ну да знал, на что подписывался.
А вот премьер-министр Асанья, видимо, возжелал ездить на мне не запрягши. Понравилось ему, как я обошелся с оружейными и патронными фабриками, и решил он создать некий государственный консорциум, а повесить его на того, кто тянет — то есть на меня.
Ответ ему я писал с нескрываемым удовольствием — и рад бы, да никак, женюсь, какие могут быть игрушки. Экстренно закрыл самые срочные дела и на всех парах в Гавр, на трансатлантик в Америку, удрал с фронтов индустриализации.
Рейс начался весело — Панчо и его ребята вычислили парочку папарацци и организовали их арест прямо у трапа парохода. Опять же, публики заметно больше: кто очухался от депрессии, кто привык к ней, а кому, вроде Барбары, всякая депрессия по барабану. С ней из Парижа рванула целая толпа подружек, бедных родственниц, приживалок и так далее, у Оси и Панчо аж глаза разбежались. Каждый вечер в гранд-салоне танцы до упаду, с обжиманиями и мимолетными романами, а что творилось ночью по каютам вообще уму непостижимо! Девчонки отрывались, как в последний раз, и перепрыгивали из койки в койку, и чуть было не в мою — почти как тогда, в Мадриде.
Уж не знаю, рыженькая сама до этого додумалась или подговорил кто, но в какой-то момент она после очередного фокстрота буквально приперла меня к стенке в коридоре, когда я вышел слегка охладиться, и чуть ли не трахнула прямо там же. Во всяком случае, сообщила, что безумно меня хочет и полезла расстегивать брюки.
Причем девица именно того типа, как мне нравятся, словно подбирал кто, и не отследи эту ситуацию Панчо, неизвестно чем бы кончилось. Он вывел туда же Барбару, а дальше…
Моя апатичная невеста на секунду замерла, а потом вцепилась рыжей в волосы и дернула так, что та чуть было не грохнулась на пол. Жертва заверещала и попыталась вывернуться, но Барби успела схватить ее за ожерелье на шее, нить лопнула и матовые жемчужины брызнули в стороны.
— Спасите! — вопила рыжая, уворачиваясь от пинков и плюх.
— Не лезь к чужому, — долбила ее рассвирепевшая Барби, — не лезь!
Панчо справился с оторопью и попытался вклиниться между женщинами, а я обхватил невесту за талию и потащил ее в сторону. Барби вырывалась и пыталась еще хоть разочек пнуть коварную рыжую, упавшую на колени собирать рассыпанный жемчуг.
Я дотащил Барбару до каюты, где она обратила свой напор на меня и буквально затолкала меня в постель. В общем, встретил Иван-Царевич Василису Прекрасную и давай на ней жениться!
Журналисты взяли свое в Нью-Йорке — можно подумать, второе пришествие, столько их набежало. Магний пыхал каждую секунду, один слишком пронырливый репортер все лез поближе и в итоге ухнул с причала в воду под гогот коллег.
Официальную комиссию по встрече составили мои отец и мать, Хаттон, тетка Барбары по матери Джесси Мэй Донахью и ее сын Джимми, семнадцатилетний раздолбай, которого только что выперли из частной школы в Коннектикуте.
— А я вас знаю, — сразу выпалил он, как только закончил обниматься с Барбарой. —
