замолчали? Впрочем, Ваши оскорбления ничуть не задевают меня, так как иного от Вас я и не ожидала!
– Я замолчал потому, что несмотря ни на что, Вы – мать моего сына. Или Вы уже забыли и о нём?
– Вам прекрасно известно, что ради нашего сына я готова на всё! Но он уже взрослый и больше не нуждается в моей опеке. Что же касается Лоренцы, то сейчас я ей необходима и поэтому настаиваю на своём праве оставаться рядом с дочерью.
– А я, как Ваш муж, хочу напомнить о своих правах! И требую, чтобы Вы подчинились мне! Иначе…
– Что же Вы сделаете, если я не подчинюсь? Быть может, подадите на меня жалобу в суд? Или схватите за волосы и силой потащите в Сольё?
Лицо графа сделалось темнее тучи. Стоя друг против друга, донна Мария и её муж молча мерялись взглядами. Воспользовавшись этим, Лоренца незаметно покинула комнату. Только очутившись в саду, она облегчённо вздохнула, так как до этого ощущала себя как бы между молотом и наковальней. И почему люди, которые так сильно любят друг друга, как граф и графиня де Сольё, не могут прийти к согласию? Она сама не раз честно пыталась выполнить обещание, данное брату, и уговаривала донну Марию вернуться к мужу. Но из этого ничего не вышло. Впрочем, теперь воочию увидев графа, Лоренца решила, что её мать права. Отец Амори показался ей грубым, жестоким и нетерпимым человеком. Поэтому стоило благодарить Бога за то, что сын донны Марии был похож на своего отца лишь внешне…
– Лоренца! – вдруг услышала молодая женщина чей-то голос.
Подняв голову, она увидела Даниеля, который стоял возле конюшни с незнакомым ей слугой.
– Ты знаешь, что приехал граф де Сольё? – осведомился д’Эворт.
– Да. Он сейчас в зале разговаривает с матушкой.
– Пожалуй, не стоит им мешать.
– Я тоже так думаю.
Протянув ему своё письмо, Лоренца добавила:
– Нельзя ли отправить его в Париж?
– Тебе повезло. На днях я отправляюсь в Тур по поручению графини и передам его с каким-нибудь паломником или… – внезапно управляющий умолк.
Обернувшись, молодая женщина едва не столкнулась с графом де Сольё, который был явно не в духе.
– Седлай лошадей! Мы возвращаемся в Бургундию! – раздражённо приказал он слуге.
– Мой муж уехал? – спокойным тоном поинтересовалась у Лоренцы графиня.
– Да, матушка.
– Жаль, что мы расстались врагами.
– Мне почему-то боязно, матушка. Что, если сеньор де Сольё действительно подаст на Вас в суд? Ведь как Ваш муж он располагает всеми правами.
– Можешь не волноваться, Лоренца. Я хорошо знаю Жана: он не будет судиться со мной хотя бы из гордости. К тому же, граф Сольё вовсе не такое чудовище, как ты думаешь. Просто, он немного вспыльчив… как и я.
Утром двадцать четвёртого сентября Лоренца и Изабель отправились помолиться в замковую капеллу. Однако в коридоре их догнал управляющий:
– Лоренца! Тебя спрашивает какой-то монах! У него для тебя письмо из Парижа!
– Это, наверно, от моей подруги, госпожи де Монгильон, – пояснила невестке дочь Великолепного.
Монаха они нашли на кухне, где кухарка потчевала его своими пирогами. Это был незнакомый Лоренце мужчина лет пятидесяти с верёвочными сандалиями и с посохом в руках, который, судя по рясе, принадлежал к странствующему ордену кордельеров.
– Что Вам нужно, отче? – почтительно осведомилась у монаха дочь Великолепного.
– У меня с собой письмо для мадемуазель Лоренцы де Нери от сестры Целестины из аббатства Святого Марселя в Париже.
– Но я не знаю никакой сестры Целестины.
– Зато она, по-видимому, знает Вас. Как и святой отшельник Франциск Паолийский, который направил меня из Плесси сюда.
Взяв в руки послание, Лоренца с удивлением обнаружила, что оно от донны Аврелии. Вернувшись в спальню, дочь Великолепного начала читать письмо: «Я, сестра Целестина, в миру донна Аврелия Мартинелли, вдова мессира Карло Портинари, давшая обет в аббатстве Святого Марселя на Монмартре, хочу сообщить кое-что важное донне Лоренце де Нери. Так как ей известно обо всех моих грехах, не буду перечислять их и расскажу лишь о том, какие испытания послал мне Господь. После того, как донну Лоренцу арестовали, Жильетта Кордье и Тома Пелер ограбили меня и бросили прямо посреди дороги между Туром и Блуа. Но по воле Всевышнего меня подобрал один виноторговец, следующий в Париж. Подъезжая к Монмартру, я стала молиться и вдруг услышала колокольный звон. Посчитав это знаком Божьим, я направилась к воротам аббатства и попросила там убежища. А в качестве своего вклада передала настоятельнице украшения, подаренные мне покойным мужем, которые зашила в рукава перед бегством из Блуа. Почему я молчала столько времени? Потому что боялась мести архиепископа Руанского. Почему сейчас решилась заговорить? Потому что встретила Жильетту Кордье, когда вместе с сёстрами раздавала милостыню нищим под стенами нашего аббатства. Я с трудом узнала её, в рубище и всю покрытую язвами. Оказалось, что её любовника зарезали в пьяной драке, а саму Жильетту ограбили до нитки, из-за чего она оказалась на улице. Она призналась мне, что подслушивала наши с донной Лоренцей разговоры в Блуа по наущению д’Амбуаза и предупредила его о нашем бегстве, за что получила от него тринадцать экю.
Посчитав эту встречу ещё одним знаком Провидения, я отправила весточку сеньору Бенедетто Нери с просьбой навестить меня. От него я узнала, что после нашего отъезда он хотел вернуться во Флоренцию, но из-за несчастья, случившегося с дочерью Доруа, вынужден был остаться, так как в банке некому было вести дела. А также о том, что Доруа недавно получил известие из Саше от донны Лоренцы. Вознеся хвалу Господу, я тотчас же села писать письмо, после чего отдала его отцу Франсуа, который собирался идти в Плесси-ле-Тур на поклонение к святому отшельнику Сен-Полю и пообещал доставить его в Саше. Если бы донны Лоренцы не оказалось там, то, по нашему уговору, падре должен был отдать письмо управляющему или тому, кому сочтёт нужным с тем, чтобы его употребили во благо моей бывшей воспитанницы.
Исполнив своё покаяние и, не надеясь на прощение людей, которым я причинила зло, молю Бога простить ту, которая будет вечно каяться в своих грехах. Писано сестрой Целестиной в аббатстве Святого Марселя на Монмартре».
Послание донны Аврелии оставило у дочери Великолепного какое-то странное чувство. Нет, она не испытывала ненависти к
