этих?..
– Нет, стойте! – подоспевший Фернвальд бесцеремонно отпихнул гвардейца. – Моя племянница. Спасибо, что нашли ее. А теперь позвольте вас покинуть.
– Протокол… – начал было гвардеец.
Дядя остановил его:
– Я сказал, позвольте вас покинуть. Все возражения прошу предоставить в письменной форме. Адрес герцога Фернвальда Алерта найдете в реестре. Вы в порядке, милая? – обратился он ко мне, осторожно погладил по спине. – Не ушиблись? Я так испугался. Обернулся, а вас и след простыл.
Мы свернули на узкую улочку. Дядя завел меня в чайную, где пахло свежей выпечкой. Усадил за столик, распорядился подать горячие напитки, булочки с корицей и вишневые пирожки, мои любимые. Когда сердце перестало суматошно биться и болезненное напряжение от пережитого ослабло, я спросила:
– Что это было?
– Недовольные королем. Такие всегда существовали. В последнее время дебоширят: собирают толпы, приманивают прохожих сладкими речами. После их подельники стреляют в воздух. Пугают, в общем, народ, поднимают гвардию на уши.
– Я не знаю, как там оказалась. Помню все, только туманно, путано.
– Немудрено, – дядино лицо ожесточилось. – Они используют амулеты. Непонятно только, откуда берут, словно кто-то их снабжает. Из-за этого академию не раз обыскивали, пугали ребят и преподавателей. Но они чисты, я-то уж в этом уверен. Да и проверяющие всегда ни с чем уходили.
После этого случая я опасалась людных мест. Поэтому Фернвальд водил меня по тихим живописным улицам, избегая шумных аллей и проспектов; показывал места, скрытые от посторонних глаз: дворики с историей, скульптуры и фонтаны, затерявшиеся в лабиринтах между домов. Постепенно я привыкла и стала ходить сама, без сопровождения.
Дядя очень любил поговорить о погоде и светских приемах, – словом, о чем угодно, только не о себе. За первый месяц в поместье мне лишь единожды удалось побеседовать с ним почти нормально, узнать о его жизни от него самого, а не из газетных статей.
Это случилось в гостиной. Я выпила очередную порцию настоек и собралась вернуться к себе, но дядя остановил, пристал с уговорами. Он хотел, чтобы я посещала лекции по дарам вместе с воспитанниками академии. Вот еще – сидеть среди детворы, ловить косые взгляды. Их мне и дома с лихвой хватило, вспомнить хотя бы учителей, которых родители приглашали для нас с Лилией.
Особенно я не любила долговязого чванливого Моули. Моули ненавидел, когда ему задавали вопросы, сетовал на мою невнимательность и глупость, постоянно придирался к тону. «Девчонка, ты говоришь так, словно уличить меня в чем-то хочешь. Мне это не нравится, совершенно не нравится. К твоему сведению, терпеть хамство я не нанимался, мне недостаточно за это платят». Часто наши уроки на этом и заканчивались, Моули выгонял меня за дверь «подумать над своим поведением».
Разумеется, я не возвращалась. Отправлялась гулять, исследовала подвалы и чердаки замка. Или запиралась в комнате, читала книги. Если Моули жаловался родителям – извинялась, изображала раскаяние, но исправляться, впрочем, не спешила. В конце концов меня оставили в покое.
Зато Фернвальд оставлять меня в покое не собирался; ни тон мой, ни мои вопросы не казались ему дерзкими. Добродушно улыбаясь, он наседал, изящно перекрывал возражения, расписывал пользу и важность курса. Не остановился, даже когда время перевалило за полночь, и я начала клевать носом. Тогда мне взбрела в голову идея пойти в контратаку.
– Если вы расскажете про свой дар, так уж и быть, похожу на лекции, – нахально заявила я.
Дядя прервался на полуслове, улыбка сползла с его лица. Четко прорисовались морщины вокруг губ, слегка обвис подбородок. Я подумала, что, возможно, мой вопрос прозвучал бестактно.
В прежние века дар считался главным достоянием знатной семьи, ценился гораздо выше богатств и положения. Ценность молодого человека или девушки зависела от того, насколько полезен и редок их дар.
Так, девочки со слабыми, едва ощутимыми дарами жили тихой жизнью старых дев, растили детей своих сестер и братьев, которых боги щедро наградили. А мужчинам в таком случае никогда не доставалось наследство.
Это было так давно, что и не вспомнить. В темные, дремучие времена, когда герцогства были разрозненны, а сами герцоги беспрестанно воевали. Строили высокие стены, заполняли рвы водой, устанавливали на дне штыри и острые колья. Всех сплотил первый король, Айне-Гили, повел против общего врага – кочевого народа, вторгшегося с юга.
В нашем замке в Алерте я находила участки, где виднелась старая каменная кладка, сохранившаяся с дремучих времен. Удивительно: тогда многих вещей – например, поездов и бумаги – вовсе не существовало, а моя семья уже была. Корни нашего рода проросли так глубоко, что и не вырвешь.
Но еще сложнее выдрать старые предрассудки, которые нет-нет да и соскальзывают с губ членов знатных семей, не только моей. Они, словно споры сорняков, пробиваются даже в ухоженных садах. Так, некоторых детей до сих пор стыдят за дар, если тот непригоден.
Пока я вспоминала историю, Фернвальд молчал, рассматривая меня в упор. Наконец он едва заметно пожал плечами и протянул руку.
– Сними ее.
Я не сразу поняла, что дядя имел в виду. Затем вдруг осознала: да я ведь прежде не видела его рук без перчаток! Тонкие, бежевые, они не привлекали внимания. Я поспешно стянула перчатку с правой руки… И с усилием сглотнула образовавшийся в горле комок, увидев дряблую кожу, синеватую, словно у покойника. Вены бугрились.
– Я умею забирать чужую боль, раньше пригоршнями собирал ее в ладони. Боль льнула к рукам, цеплялась за них. Пальцы словно горели, – тихо сказал Фернвальд. Я перевернула его руку ладонью вверх. Линию жизни перечеркивал уродливый шрам. Дядя вдруг добавил с какой-то особенной злобой: – В этом не было почти никакого смысла. Всю боль не отнимешь, она вернется к хозяину и возьмет реванш. В итоге страдать будете оба. Единственный верный способ – вылечить. Но как раз лечить я не умею.
– Руки сильно болят?
– Уже нет. Ноют в непогоду.
Фернвальд надел перчатку, легко помассировал запястье.
– После смерти дочки я полгода не мог и пальцем пошевелить.
– Дочки?..
– Я разве не говорил? Ты живешь в ее комнате.
Он впервые перешел на «ты». Потолок в форме купола, нарисованные дракончики: теперь все встало на свои места.
– Не говорили.
– Расскажу. Не сейчас, позже, – Фернвальд снова замолчал, в этот раз надолго.
Решив, что разговор окончен, я собралась уходить. Дядя произнес мне в спину:
– Представляешь, у тебя теперь могла быть сестра-ровесница. Кузина, – поправился он. – Всего полгода разницы… Вы бы подружились.
– Я была бы очень рада, – ответила я честно.
На следующий день Фернвальд, казалось, забыл о нашем разговоре. Впрочем, я не приставала с расспросами:
