наконец возвращаются к нам обещанные взрослые родители, а значит, весь этот абсурдный бардак скоро закончится и нас отпустят по домам.
Он, Калинкин отец, даже не идет, а марширует, как какой-нибудь солдат в строю. Или нет, нет – вышагивает, как офицер из какого-нибудь старого фильма. Важный такой, сосредоточенный на одной цели. Ни влево, ни вправо – вперед, трепещите, враги.
Калинка, кажется, тоже что-то такое заметила, потому что сначала побежала к нему, может, обнять хотела, не знаю, но, когда подбежала, так резко встала на месте, что я почти удивился, не услышав визга тормозов.
– Папа? – говорит.
И он ей – тем же голосом, каким до этого всем выговаривал про «Что мы тут все, господа, сидим», – как отпечатает. Прямо по лбу.
– Что – папа? Что тебе – папа? Взрослая кобыла вымахала, задницу отрастила, как вон у трех кобыл, а всё ей папа. Всё папкает. Что тебе опять папа должен? Что я опять всем вам должен, а? Пашешь целыми днями как конь, а им все что-то надо от тебя! Ну? Что – папа?
Калинка как воздухом подавилась – икнула тихонечко и стоит с подавившимся лицом. А я – сам от себя не ожидал – так тоненько, по-девчоночьи хихикнул. Так: «Эх-хихи!» Это все его лошадиные выражения: дочь – кобыла, сам – конь. Вот и я нечаянно заржал за компанию.
И он так глянул на меня через Русланино плечо. Не глянул, нет – перевел взгляд. Начальственно так.
– А это, – говорит, – еще что?
– Я, – говорю, – Егор. Настырный.
И он:
– Что настырный – это я вижу. К вам, молодой человек, никто, кажется, не обращался, нечего тут рот открывать. Шустрые все пошли, как я погляжу. Ну! Руся! Это что такое?
И рукой так царственно в мою сторону поводит. Вроде как это я – не кто, а что. Неодушевленное «что».
Калинка тихонечко пробормотала про «вместе учимся». И тут ее отец взбесился окончательно.
– Учимся! – вопит. – Вместе! Это с кем ты вместе, а? Ты как себя ведешь вообще? А не рано ли тебе вместе? Нет, вы посмотрите на нее, господа хорошие, еще под стол пешком ходит, а уже вместе! Уже вон мужики вокруг нее толпятся! Юбку одерни, корова! Вместе! Бесстыдница! Я тебе сейчас так всыплю, мало не покажется! Вместе!
Нет, я, конечно, не был знаком с Калинкиным отцом. Мало ли, может, у них в семье так принято – вопить друг на друга по поводу и без повода и при этом чушь нести. Может, человек работал-работал как конь, да и доработался до состояния невменько. Да и логика в его воплях присутствовала типично родительско-взрослая: им ведь когда удобно – мы большие вымахали, а когда по-другому удобно – еще маленькие, под стол пешком ходим. И все-таки нес он настолько идиотскую ерундень, что тут и я воздухом поперхнулся.
– Пап! – кричит ему Калинка. – Ты чего, совсем? Пап, я вообще ничего не понимаю, ты о чем?
И он:
– Я тебе дам – пап! Ты как с отцом разговариваешь? Не понимает она! Понималка потому что не выросла, мозги куриные!
Ну вот, думаю, была кобыла, теперь уже курица. Ни фига так себе эволюция.
В общем, Руслана губы поджала и дала ему проораться. Стоит, молчит, глаза сузила. И потом тихо так:
– Домой пойдем?
И тут папочка пошел на новый виток.
– Домой? Ах, тебе домой? Тебе бы лишь бы домой! А вот напомни-ка мне, сударыня ты моя, мы зачем сюда пришли? А? А?
– За справкой, – Калинка говорит. Серенько так говорит и тихонечко.
– За какой?!
– Для бассейна.
– Ага, это мы помним! А вот еще мне напомни – мы справку для бассейна получили, нет? Что головой мотаешь, язык проглотила? Словами!
– Нет, – Калинка говорит.
– Ну и куда ты домой собралась?
Калинка тогда еще постояла около него, помолчала, губу закусила, потом развернулась и пошла по коридору обратно.
– А ну стоять! – кричит ей папаша. – Далеко собралась?
А сам на месте стоит. Ну правильно – куда она уйдет, максимум до окошка в конце коридора.
Мне что было делать? Я за ней пошел. Иду и думаю: ну, Калинка, у тебя и папочка.
Только подумал, она останавливается, как будто я ее за веревочку дернул. И, не разворачиваясь, мне:
– Я не понимаю, что с папхеном. Никогда такого не было.
– Кто тебе тут папхен? – орет папхен сзади. – Это что за выражения такие? Бессовестная!
Ну, думаю, и слух у него.
– А ну сюда вернулась по-быстрому! – орет папхен.
И сразу за папхеном женский крик:
– Иван! Накажу!
И мы синхронно с Русланой обернулись, а там такое!
Там уже целая толпа народа. Как они появились, когда успели, откуда взялись – я вообще не понял. Мы ж на секунду отвернулись буквально. Короче, выдала нам поликлиника пропавших родителей, причем всех сразу. И эти выданные скопом родители очень деловито суетились вокруг своих ребят, мрачно и почти молча. Ну как молча – гудели там что-то непонятное, но было не особо слышно, что именно.
А та, что кричала, – это, как я понял, была мама того чудика. Ивана Цухлова.
Ох, как это было на нее непохоже. Я же ее видел в школе, она вечно по учителям ходила, что-то там им втолковывала, что-то от них выслушивала. И всегда была очень тихой. Бывают такие люди, которые специально все время говорят тихо, и от этого все остальные замолкают и начинают к ним прислушиваться, типа чтобы важное не пропустить. Вроде тихие люди, а вроде, получаются, много кем командуют. Тихо так, да. И сама еще такая тоненькая, нежненькая, но почему-то видно, что обидеть себя не даст. И сына обидеть не даст, по крайней мере, пока она с ним рядом.
Я и представить себе не мог, что она может так разораться. Да еще и на своего сыночка.
Да еще такими словами.
– Идиот! – кричит. – Кретин недоделанный! Тебе русским языком сказали: пройди в кабинет и дай себя обследовать! Ты какого лысого оттуда удрал, придурок? Почему ты взрослых не слушаешь, почему ты от врачей убегаешь? Стой смирно, когда я с тобой разговариваю, хватит дергаться!
А он, этот Иван, и правда дергается. Как марионетка на ниточках. Или хуже – будто через него пропустили электрический ток. Стоит, молчит и весь подергивается, и еще кистями рук трясет.
А мать его все кричит на него и кричит. Как одержимая.
– Хорош мне тут сопеть как потерпевший! Ты можешь вести себя как нормальные люди или нет!
