ни скучно, ни весело! – больше работаю, что иногда и спасает от неожиданных ураганов грусти и скуки самой тяжелой, самой отчаянной! Среди чуждой жизни вдруг иногда почувствуешь, что кругом тебя просто одно пустое пространство с фигурами без людей, с лицами без души, с речью без слыша! Сердце ни к чему не может прирасти: один, один и один!
<…> Но тут-то вот канцелярская аккуратность хождения на этюд немного и помогает. Теперь, впрочем, этюды уже оставил – тоже надоело, занялся кой-чем дома.
Наши теперь все уехали домой, остался один Крамской, но так [как] он в Париже живет, то и с ним приходится редко видеться.
Ну, вот и приходится тянуть лямку, может быть, до ноября или декабря. – Ты об этом, наверно, сообщил Ярошенко. Писем я теперь решительно ни от кого не получаю. А если и получишь, так непременно ругательное – отчего я не пишу или отчего мало…»[124]
В целом, очевидно, что парижская поездка была полезна Виктору Васнецову, дала не только новые знания и впечатления, которые существенно расширили его представления о европейском искусстве, но и позволила объективно анализировать искусство Франции и России, помогла несколько иначе оценить самобытность отечественной культуры, поверить в свои силы. Виктор Михайлович все чаще обращался к замыслам новых картин, они, естественно, были направлены к отечественным традициям, но отчасти и к французским впечатлениям. Так, именно в Париже он выполнил беглый набросок «Поленов на лошади»[125] для одного из самых знаменитых своих полотен – «Три богатыря», или «Богатыри»[126], как называл его сам автор, и эскиз того же полотна, в котором уже ясно просматривалась итоговая композиция, намечены характеры персонажей. Отметим, что первый беглый набросок «Богатырей», где еще только фрагментарно читается композиционное решение, Васнецов исполнил пятью годами ранее, в 1871 году, ознаменованном, помимо прочего, поездкой художника на Украину.
Известна история создания парижского эскиза «Богатырей». Васнецов, которого, по воспоминаниям современников, несколько стеснял довольно суровый, требовательный к себе и другим характер Ивана Крамского, пришел в мастерскую к Василию Поленову, где быстро исполнил эскиз знаменитой картины и подарил его хозяину. Однако Василий Дмитриевич сразу дар не принял, сказав, что оставит эскиз «Богатырей» у себя только тогда, когда Васнецов напишет картину. Оба сдержали слово, и в 1898 году, когда полотно наконец было завершено, а работа над ним длилась довольно долго – с 1881 года, Василий Дмитриевич с радостью забрал предназначенный ему эскиз к «Богатырям», через 12 лет после его создания в парижской мастерской. Кроме того, немаловажна деталь, что Поленов позировал Васнецову для центрального персонажа картины – конной фигуры Ильи Муромца.
Но пока эскиз «Богатырей» оставался только эскизом, его автор переехал в Мёдон под Парижем, сосредоточился на работе над живописным холстом на сюжет «Балаганы в окрестностях Парижа»[127], основанном на натурных наблюдениях и мимолетном впечатлении художника. Устав от столичного шума и суеты, он остановился в пригороде, решив пожить у крестьянина. Здесь много писал этюды с натуры, работал на пленэре. Однажды, возвращаясь после работы над этюдами в Мёдон, Виктор Васнецов в сгущавшихся вечерних сумерках увидел выступление уличных актеров в ярких одеждах, где особенно четко под яркими лучами фонарей выделялся белый костюм Пьеро. Вернувшись к себе, художник сделал несколько эскизов и зарисовок фигур, а затем исполнил жанровую живописную сцену «Балаганы в окрестностях Парижа» (1876–1877), которая стала этапным произведением в его творчестве с точки зрения понимания цвета и его роли в выражении эмоционального и смыслового решения картины.
Как продвигалась работа, узнаем из письма Виктора Васнецова его неизменному чуткому другу и доброжелательному наставнику – Ивану Крамскому.
«Медона, 1876 г.
Иван Николаевич,
картина моя еще только в угле и подвигается очень тихо за недостатком рис[унков] с натуры, которые уже начал делать. Да, кроме того, случилась недохватка в деньгах. Если Вы имеете возможность закончить свой добродетельный поступок относительно 200 р., то я бы Вас попросил, или приготовить их к понедельнику веч[ером] или же, если Вы имеете нужду подышать свежим воздухом, привезть их в Medon. Только, если Вы вздумаете быть у меня послезавтра (воскрес[енье]), то приез[жайте] в субботу веч[ером], так как в воскресенье мы с худож[ником], о котором я говорил (он оказывается прекрасным малым и даже как художник больше, чем я ожидал, хотя…), отправляемся в далекое путешествие и Вы составите нам компанию, т. к. места чрезвычайно интересные и уже не город совсем. В продолжении дня мы бы сделали прекрасную прогулку с альбомами или без оных. Впрочем, если дождя не будет. Если же дождь, то я остаюсь дома и рисую с оного же художника для картины. Итак, или я Вас жду до понедельника вечера, или я к Вам приеду.
Засим желаю Вам здоровья и прочего побольше.
Ваш, пренахально Вас обирающий, В. Васнецов»[128].
Вскоре их общение ненадолго прервалось из-за тяжелых личных обстоятельств Ивана Николаевича. В Париже, на него «обрушилась» трагическая весть – скончался старший сын Марк. Иван Николаевич сразу же вернулся в Россию. Пережить трагедию ему помогла семья, прежде всего душевная сила его супруги Софьи Николаевны Крамской, атмосфера любимого им Петербурга, ставшего для Ивана Николаевича почти родным городом, и, конечно, творчество. Начиная с 1876 года и на протяжении трех последующих лет Крамской работал над портретом, заслуженно выделяемый исследователями среди его произведений – образом Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина. Портрет был заказан Павлом Третьяковым, который горячо желал иметь такую картину в своей галерее, не раз писал художнику: «Иван Николаевич, не упустите Салтыкова!» В тот же, столь непростой для него период Крамской переписывался с Васнецовым, еще остававшимся во Франции. В одном из писем Виктор Михайлович рассказывал:
«[Париж], 23 марта 1877 г.
Добрый Иван Николаевич,
вчера, в четверг, доски и лак отосланы на Ваше имя, неделя потребовалась для приготовления досок. Приказано мною было все так, как Вы писали. Стоит все с пересылкой 220 р., каковые и взяты из Ваших денег у Боголюбова. Предприятие Ваше офортное[129] мне очень по душе, тем более, что я о подобном уже мечтал и даже с Вами говорил по этому поводу. Только, по-моему, заправление делом должно быть непременно в одних руках, сообразно нашим монархическим привычкам, иначе оно не надежно, впрочем… До мая месяца у меня будет время свободно, и я займусь офортом – авось что-нибудь выйдет и для Вас. Картину свою я начну вдвое больше Вашего большого формата, поэтому она и не будет Вам годиться; а Вам я сделаю что-нибудь помельче. Ковалевского я непременно заставлю с собой работать. Он хуже даже, чем я – без бича совсем не хочет. Ну-с, картину я кончил и послал в салон вместе с «Чаепитием» –
