class="p1">В других обстоятельствах эти слова прозвучали бы с надеждой, даже с облегчением, но Никита слишком хорошо знал отца. Если бы всё оказалось таким простым, они вряд ли обсуждали бы это сейчас.
— Проблема в том, что они находятся за пределами города, — Северина заговорил чуть ниже, напряжённее, и в кабинете сразу стало тесно, словно стены придвинулись ближе, давя новым ожиданием.
— Далеко? — спросил Грач, уже догадываясь, каким будет ответ, ощущая, как по позвоночнику медленно поднимается тревога.
— Около ста пятидесяти километров, — ответил Доминарх, проверяя реакцию.
Мелочь. Любой караванщик счёл бы это лёгкой прогулкой, коротким прохватом, почти отдыхом. Слова, которые прозвучали дальше, раздавили эту иллюзию в пыль:
— Снаружи треугольника.
Эти слова прозвучали резки и безжалостным ударом. Они всегда ходили по старому шоссе, древней дороге, единственной связующей нити между городами и жизнью каждого из них. Вглубь пустошей отправлялись лишь безумцы — рейдеры, авантюристы и отчаянные, которым плевать на собственную жизнь. Наружу не ходил никто. Из десятков экспедиций возвращалась одна, и говорила одно: там нет ничего.
Северин не дал сыну погрузиться в размышления. Всегда вёл беседу так, чтобы собеседник двигался к развязке — даже если впереди был лишь жестокий тупик.
— Я мог бы нанять лучших командиров, — голос был спокоен, почти без эмоций, но напряжение уже проступало наружу. — Собрал бы самых опытных специалистов, привыкших к тяжёлым условиям. Однако у всех них один общий недостаток.
Он сделал короткую паузу, ожидая его реакции, Грач лишь молчал, заставляя отца продолжить самому.
— Лояльность.
Это слово прозвучало особенно тяжело — в нём была вся суть Вулканиса и самого Северина. Здесь верность ценилась выше денег и любых ресурсов, от неё зависел порядок на улицах и власть Доминарха. Любой, даже самый надёжный человек, мог внезапно стать врагом.
— Я мог бы выбрать того, кого все считают идеальным кандидатом, — Волков откинулся на спинку дивана, скрестив руки на груди. — Вместо него передо мной сидит человек, который три года выживал в пустошах и видел мир таким, каким его не увидит никто из Вулканиса.
Он чуть наклонил голову, взгляд сузился, став почти испытующим.
— Человек, которому мне не нужно объяснять, насколько всё будет плохо.
Никита сглотнул, осознавая, как слова отца ложатся на плечи тяжелее любого испытания, которое ему довелось пройти. Северин говорил правду, без преувеличений и лжи — слова звучали суровой реальностью, которую оставалось только принять. Караваны были больше, чем торговые пути. Они были жизнью, сжатой до предела, где каждый день превращался в борьбу за выживание, а каждый километр давался болью и потом.
Грач знал пустоши из личного опыта — жил там, среди людей, для которых единственными законами были сила и инстинкт. И только сейчас, в стерильном кабинете отца, он осознал, насколько ценным оказался этот опыт, вынесенный из пыли дорог.
Доминарх чуть наклонился вперёд.
— Город всегда оставался в стороне от прямого управления логистикой, — Северин звучал спокойно и сухо, подчёркивая важность сказанного. — Мы отдавали перевозки Гильдии, позволяя ей контролировать товарные и ресурсные потоки. Это было удобно: город оставался над ситуацией, избегая погружения в детали и мелочи.
Грач слегка нахмурился. Вулканис предпочитал дистанцироваться от караванной жизни, сохраняя власть и контроль, избегая при этом непосредственного участия в ежедневных перевозках, держась на безопасном расстоянии от перевозчиков.
— Если Гильдия узнает о дефиците, — Волков внимательно посмотрел на сына, — начнётся паника.
Грач почувствовал неприятную тяжесть в груди. Он понимал, о чём говорит отец. Гильдия была сердцем дорог, полностью зависящим от машин и пироцелия. Если перевозчики узнают о скором кризисе с топливом, мир начнёт рушиться задолго до того, как опустеют последние склады.
— Конец придёт не тогда, когда закончится топливо, конец наступит с приходом паники.
Эти слова резанули сильнее любых предыдущих. Молодой караванщик ясно представлял, к чему приведёт такой сценарий. Если страх поселится в сердцах перевозчиков, начнётся цепная реакция, которую уже никто не сможет остановить. Конвои перестанут выходить в рейсы, торговля встанет, люди начнут судорожно копить запасы, а контракты один за другим начнут рушиться, погружая город и весь мир вокруг в хаос.
Он слишком хорошо знал караванные нравы и понимал, достаточно одной искры, единственного слуха, чтобы вся система затрещала по швам.
Северин выдохнул медленно, позволяя тяжести своих слов раствориться в наступившей тишине, прежде чем произнести следующее:
— Именно поэтому ты нужен Вулканису.
Никита поднял взгляд, встречая глаза отца, за простотой этой фразы скрывается гораздо большее, чем просто задача или приказ.
— Ты один из немногих в Кодексе, кто по-настоящему знает пустоши, — спокойно продолжил Волков, подчёркивая каждое слово. — Ты жил там не по чужим докладам, а видел всё своими глазами, понимаешь, чего ждать от этих мест.
Это было скорее признанием факта, с которым теперь им обоим приходилось считаться, чем похвалой или лестью.
— Твоё решение, сын? — Северин произнёс это тихо, без тени приказного тона и привычной ледяной отстранённости. Слова упали просто и прямо, но за этой простотой стояло многое. Человек, который ежедневно принимал решения за тысячи людей, сейчас доверил выбор только ему.
Грач молчал, осмысливая сказанное, осознавая, как прежние представления о Вулканисе, чёткие и ясные, рушатся прямо здесь, за считанные минуты. Всю жизнь он считал, что знает устройство этого города, чётко разделённое между Кодексом и Гильдией.
Сегодня открылась другая сторона — порядок оказался не прочной системой, а тонкой гранью, хрупкой структурой, удерживаемой множеством мелочей, балансирующих на лезвии хаоса.
— Это... неожиданно, — наконец ответил он, осторожно подбирая слова. Откинувшись назад, вдохнул глубже, позволяя себе принять новую реальность. — Ты больше не видишь во мне того, кем я был раньше.
Волков медлил, продолжал внимательно смотреть на сына, признавая эту правду своим молчанием.
— Что касается топлива, разработок и пустошей, — голос стал твёрже, увереннее, решение окончательно сформировалось внутри, — я помогу.
Никита придержал слова, вроде «соглашусь» или «останусь». Вместо этого прозвучало короткое, сдержанное «помогу». Прямо сейчас можно только это — не обещание вернуться, клятву преданности, или капитуляцию перед прошлым. Только помощь.
Он ясно осознавал, речь шла не о каком-то внутреннем долге перед отцом или о стремлении восстановить отношения. Это было больше. От этой задачи зависела судьба всего, что он знал: караваном, форпостов, людей, которых встречал и терял, городов, которые дышали, пока тикал невидимый таймер.
Сказать «нет» значило бы закрыть глаза на гибель мира. Никита это
