хотел бы, чтобы ты остался.
Эти слова дались ему тяжелее всего, но Доминарх сохранил строгость и не превратил фразу в просьбу. Он говорил привычно — ровно, прямо, чётко, удерживая эмоции под контролем, позволяя себе лишь редкую искренность.
— Мы носим маски и на то есть причины, — голос стал ниже, чуть жестче, звуча сейчас скорее предупреждением, в котором скрывалось больше сказанного вслух. — Слухи о твоей жизни уже покинули стены Кодекса. Теперь это грозит тебе опасностью.
Он умолчал о подробностях опасности, оставляя сыну самому решать, принимать слова отца такими, как они прозвучали, или искать уточнения.
— Что же мне делать? — спросил Грач, и, только произнеся это вслух, наконец осознал, впервые за три года задаёт вопрос здесь, в месте, которое когда-то называл домом, а не среди пыльных дорог и караванных стоянок.
Слова прозвучали спокойнее ожидаемого, хотя внутри бушевали сомнения, перемешанные с непривычной растерянностью.
Волков ответил спустя паузу, внимательно наблюдая за сыном, проверяя искренность вопроса и готовность услышать ответ:
— Это зависит только от тебя, — произнёс он ровно и тихо, с едва ощутимой личной интонацией, отличной от привычной холодности. — Если твоё решение — уйти и жить там, за стенами, мои слова вряд ли смогут тебя остановить.
Он сделал короткую паузу, позволяя фразе повиснуть в воздухе, проверяя её силу и значение, прежде чем продолжить:
— Если ты останешься… — тон Северина стал жёстче, но в нём зазвучала неожиданная искренность. — Тебе стоит понять: Вулканис и Кодекс — это не просто власть, законы и жёсткая иерархия. Это сеть из интриг и скрытых конфликтов, из тонких союзов, которые раньше удерживали мир от хаоса. Теперь всё иначе: этот порядок устарел, потрескался, стал слишком хрупким для новых реалий. И сейчас держится не столько на силе и страхе, сколько на тех немногих, кому ещё можно доверять.
Доминарх не отводил взгляда, и Грач вдруг ясно понял — отец говорит правду. Говорит прямо, без манипуляций, попыток заманить обратно или сыграть на нервах.
Несколько лет назад он бы воспринял эти слова иначе. Тогда был слишком молод, слишком уверен в своей правоте, видел власть как вечное стремление к подавлению, к контролю над слабыми и беззащитными. Считал, что свобода важнее любого порядка, любая система губительна и неправильна.
Но теперь знал и другое.
Три года в Пустошах, рядом с людьми, для которых каждый день — это борьба не за власть, а за жизнь, многое изменили. Он увидел жестокость, насилие и отчаяние тех, кто оказался не готов к полной свободе. Хаос показал себя без прикрас: там, где нет закона, сильные без жалости давят слабых.
Теперь он глядел иначе и впервые понимал, о чём все эти годы говорил отец. Порядок, пусть даже жёсткий и нелюбимый, иногда единственное спасение от бесконечного, беспощадного хаоса. Осознание этого уже невозможно было игнорировать.
Северин заговорил прямо, без обиняков и осторожных фраз — Никита давно вырос из того возраста, когда чувства нужно беречь.
— Начнём с главного, — произнёс Волков сухо и ровно. От этой спокойной прямоты слова прозвучали ещё весомее. — Многие из элиты уже знают. Это факт, который теперь невозможно изменить.Он сделал короткую паузу, позволяя сказанному наполнить тишину кабинета, прежде чем продолжить: — В шахтах заканчивается пироцелий.Фраза прозвучала просто и коротко, но за ней стояло гораздо большее. Это была проблема ресурсов, глубокая, фундаментальная сложность, преодолеть которую обычными мерами нельзя. Это означало неизбежный конец привычного мира. — У нас год, максимум два, прежде чем истощатся последние залежи, — Северин говорил спокойно, холодно, реалистично. Он давно всё просчитал. — Когда это произойдёт, Альтерра остановится. Рейды прекратятся.
Грач невольно напрягся, ощущая внутри жёсткий ком, сдавливающий дыхание, отнимающий ясность мысли.
— Начнётся агония, — закончил Доминарх с той же холодной прямотой, и эти слова, сказанные вслух, прозвучали приговором.
Грач ощутил резкий укол внутри — чёткий, болезненный. Мир, где он прожил последние три года, мог скоро исчезнуть. Грязь, прохваты, рейды, дороги и лязг брони стали его частью. Сегодня стало очевидно, насколько мир хрупок, как близок крах того, что казалось нерушимым.
Это произойдёт скоро — через два года, сейчас, почти немедленно, а не когда-нибудь потом.
Если бы он остался в той прежней жизни, продолжал путешествовать по дорогам, то однажды утром открыл бы глаза где-нибудь на очередном маршруте и услышал единственную фразу, короткую и холодную: «Горючка кончилась».
Северин дал мало времени осмыслить услышанное, продолжив говорить тем же спокойным, отстранённым голосом, удерживая сына от погружения в мрачные мысли:
— Пока цены на топливо остаются прежними, — Волков сцепил пальцы крепче и внимательно посмотрел на сына. На ровном лице едва читалась усталость человека, привыкшего контролировать каждую мелочь.
— Но это продлится недолго.
Северин замолчал, выпрямился, сцепив пальцы перед собой, как перед вынесением приговора, каждое следующее слово отмерялось с особым весом.
— Краегор продержится, дай бог, год. Несмотря на немногочисленное население, бароны не удержат порядок. Скорее всего, сбегут в Альдену, бросив людей на голодную смерть.
— Вулканис, около двух лет, — продолжил он. — На строгой экономии, остаточном производстве провианта, при пайковой дисциплине. Если удержим внутренний порядок, может быть чуть дольше.
Никита молчал, в этих сроках билась жизнь мира, который готовился рушиться по частям.
— Альдена... около десяти лет. — Северин прищурился. — Если бароны выгребут всё подчистую, включая запчасти, может быть и двадцать. Это максимум. Скорее всего, они попытаются захватить власть, город захлебнётся в крови.
Он перевёл взгляд на сына, теперь уже пристально.
— Потом… — произнёс он почти шёпотом с тенью ужаса. — Выжившие на остатках дизеля разбегутся по Пустоши. Будут надеяться. Искать воду, искать топливо, искать хоть что-нибудь. Чтобы там — умереть.
Северен откинулся назад, уставившись в потолок, слова звучали безжизненно.
— Через десять лет от человечества не останется ничего. Через тридцать — песок занесёт последние упоминания.
Затем добавил равнодушно:
— И это мы ещё опускаем последствия: каннибализм, анархия, ультранасилие. Реки крови и слёз.
Грач, ставший закалённым бойцом, почувствовал кровь отхлынывшую от лица. Слова отца, спокойные и сухие, впивались в него, как стальные крючья. Всё, что казалось далёким и фантастическим, внезапно стало реальностью в цифрах и сроках. Неугасающим, разрастающимся кошмаром, к которому мир шёл на полной скорости.
— Впрочем, есть и позитив, — неожиданно добавил Доминарх, и Грач машинально поднял голову, встретив глаза отца. — Существуют новые месторождения.
