Мои видения как— то связаны с этой рекой, зовут меня.
Грейс. Клянусь, я видела её глазами. Это должна была быть она. Это почти как... будто она позволяла мне увидеть этот момент её жизни. Увидеть себя и Генри. Что она пыталась мне сказать?
Что я должна увидеть?
Часть меня хочет рассказать Кендре, но я знаю, что лучше не делиться этим с ней. Если слухи об этом дойдут до Донни, это будет ещё одним гвоздём в моём гробу. У меня всё ещё есть единоличная опека над Кендрой, но он с радостью отнимет её у меня, если сможет. Сделает наше неофициальное соглашение юридически обязательным.
Кендра бросает крекер «Ритц» в воду. Из темноты снизу поднимается пасть и хватает его, исчезая прежде, чем я успеваю разглядеть, что это за рыба — если это вообще была рыба.
— Когда ты стала такой птицей? Вечно клевать еду по чуть— чуть.
— Наверное, не очень голодна.
— А Бекки чем тебя кормит?
— Мам.
— Что? Мне нельзя спрашивать?
Бекки — опасная тема для нас. Мне не положено её упоминать. Чтобы перечислить все запретные темы, понадобится две руки. Донни — на первом месте, точно. Близнецы. Первый вкус «пригородного рая» Кендры, теперь, когда она живёт в Гринфилде. В моём детстве эти земли на мили вокруг были сплошь покрыты восточными белыми соснами, пока какому— то застройщику не пришло в голову, что этому городу позарез нужны дешёвые квартирники. Эти «под ключ» домишки выросли, как пастельные поганки. Теперь тут те же типовые проекты, двухгаражные планы. Урны для переработки. Круглогодичный уход за газонами.
— Дай угадаю, — продолжаю я. — Бекки сидит на этой… как её… кето— диете?
— Ты вообще знаешь, что такое «кето»?
— Звучит как что— то, на чём сидела бы Бекки.
Кендра смеётся.
Раньше я называла Кендру своим диким духом. Моей блуждающей огонёк. Люди замечали, как она танцует в одиночестве, худая, с веснушками, рассыпанными по бледному лицу. Её волосы всегда были непокорными. Мне приходилось буквально валить её на пол, чтобы провести расчёской по этой чаще.
Куда делась та маленькая девочка?
Последний луч солнца отражается от воды, попадая на лёгкие веснушки у неё на носу. С залива дует достаточно сильный ветер, чтобы шевелить её кудри. Она вернулась к своему натуральному рыжему цвету.
— Я ждала этого всю неделю, — говорю я. — Скучала.
— Я тоже.
— Они хорошо к тебе относятся? — не могу удержаться от вопроса. — Как к семье?
— Да.
Донни не хотел иметь с ней ничего общего долгие годы. Я пыталась заставить его платить алименты, но он не прислал ни чертового цента.
Что так резко изменило его мнение?
Господи.
Бекки начала таскать его в один из тех мега— храмов — эту огромную коробку молла— часовни, которую недавно построили на шоссе 17, — где службы больше похожи на рок— концерт, чем на богослужение. У пастора есть группа и всё такое. Донни сидел на мягких скамьях, слушая проповедь о грехах прошлого. Наши ошибки могут остаться позади, но они всегда настигают. Объекты ближе, чем кажутся. Скоро наши прегрешения догонят нас.
Как удар молнии в душу, Донни якобы упал на колени прямо там и тогда, умоляя о прощении. У него был внебрачный ребёнок. Его маленькая девочка всё ещё была где— то в этом огромном мире — в Ричмонде, этом логове греха — и она отчаянно нуждалась в спасении.
Донни нашёл Кендру. Скорее, выследил. Он хотел вернуться.
— Тебе стоит зайти, — говорит Кендра. — Бекки спросила, не хочу ли я, чтобы ты присоединилась к нам на ужин…
— Скоро, — говорю я. — Просто в последнее время занята.
— Занята. Это не вопрос.
— Горбачусь, — вру. — Но да, ужин звучит прекрасно.
— Обещаешь?
Кендре правда нужно это. Нужно верить, что всё наладится.
Что она не причинила мне боли.
— Обещаю, — говорю я. — Только если Бекки не посадит меня на кето за столом.
Я знаю, Кендра чувствует вину за произошедшее. Это моя задача — успокоить её. Дать понять, что я не держу на неё зла за желание жить с отцом, как бы мне ни было больно. Я
