однако, Россию ожидала эпоха «великих реформ» Петра I[52].
Трезвый и опытный историк, Серов не идеализирует Московское государство, но непредвзято просчитывает возможные варианты развития бюрократического аппарата в условиях эволюции.
Далее он столь же трезво и непредвзято оценивает характер петровской реформы: «На протяжении четверти века Петр I упорно стремился организовать жизнь русских людей „правильно“. Человек деятельный, но не деловой, волевой, но недальновидный, царь Петр Алексеевич вполне искренне желал сделать в России как лучше, абсолютно не видя при этом реальной действительности».
Об этом игнорировании реальности как определяющей черте петровского мышления, о его ураганном утопизме, о том, что такое «как лучше» в его представлении, мы поговорим позже. А пока продолжим хотя бы фрагментарно воссоздавать ту картину государственного бытия, которая предстала перед царем-победителем, полтавским героем, в редкий момент перерыва в яростном движении, и подкрепим сведения западных дипломатов отечественными данными.
29 декабря 1713 года Петру передали «подметное» письмо, поражающее своей основательностью и конкретностью: «Вашего величества нижайшие богомольцы, убогие сироты, соборне и келейне Бога всеблагого моля, падши умоляем… Господин Мусин известный коварный лукавец и гонитель всякие правды. Долгорукие вора Наумова отписные деревни отдали, по свойству, сыну его; они же, укрывая Ильина в приеме беглых рекрут, Колычева в краже и продаже фузей, забрали дела от Ершова (московский вице-губернатор. – Я. Г.) в Сенат и по указу не учинили. Господин Волконский тульских купцов разорил вконец; повелено на государя делать по 15 фузей в год на сроки, и между теми сроками, исполняя свои прихоти, заставляет их делать многое свое ружье оборонным лучшим мастерством; а который не сделает указанного ружья на срок, таких мучит жестоким истязанием, и надсмотрщик стольник Чулков с них за то великие взятки берет и у выдачи денег вычитает, и говорит, что половина князю, а другая половина ему. Никита Демидов обещал поставлять железо не выше 13 рублей двух денег, поставил в Тверь 20 000 пудов и, по заступлению Волконского, получил по 16 рублей 4 деньги за пуд, а с купцов берет по 13 и меньше за пуд; да и другие артиллерийские припасы другие возьмутся поставлять за половинную против Демидова цену. Демидов неправдивец, но ему доставалось не столько барыша, сколько Волконскому и другим».
Мы уже знаем, что Волконский пошел под суд, был пытан и признался в своих махинациях.
Но это «подметное» письмо. Между тем Петр получал в это же время донесения вполне официальные.
С 1711 года им был учрежден институт фискалов. Как ни странно, при маниакальном стремлении Петра контролировать всех и вся, прежде соответствующего учреждения в России не было. Но 2 марта этого года, накануне выступления в злосчастный Прутский поход, Петр одним указом учредил Сенат, который должен был править в отсутствие государя, и институт фискалов. В лихорадке сборов у Петра не было времени ясно определить функции этих новых и неизвестных дотоле в государстве чиновников. О фискалах было сказано одной фразой: «Учинить фискалов во всяких делах, а как быть им – пришлется известие». «Известие» прислалось через три дня и тоже большой ясности не внесло: «Над всеми делами тайно надсматривать и проведовать про неправый суд, також в сборе казны и прочего».
Функции фискалов прояснялись постепенно и долго. Так, в «Наказе земским фискалам в губерниях и провинциях» вменялось в непременную обязанность «проведовать явно и тайно, нет ли против положения его царского величества и камер-коллегии какого прегрешения в сборах или утайки числа людей и иного тому подобного». Земским фискалам поручалось следить за состоянием дорог, цельностью верстовых столбов, надежностью мостов, исправностью мельниц и так далее. Но главное, что подлежало вниманию фискалов, – «разбои по дорогам, убивство, насильство, прелюбодейство, содомский грех, чародейство и тому подобные великие прегрешения».
Но это были земские – провинциальные – фискалы. Тем, кто обретался в Петербурге и в Москве, надлежало прежде всего «явно и тайно» следить за «сильными персонами».
Сенат и фискалы не случайно и отнюдь не только из торопливости оказались в одном указе. По идее Петра, они должны были действовать в связке.
И тут царя подвело то самое игнорирование реальности. Правительствующий Сенат и надзирающее ведомство вошли в неразрешимый конфликт.
В самый критический момент, осенью 1714 года, фискал Алексей Нестеров доносил Петру:
«Я ж, раб твой, сыскал в московской губернской канцелярии, перед губернатором, с товарищи дворцового судью Савелова, который шурин господину графу Мусину, – на суде обличил, что он, явно для своих взятков, скрывал от смотров и от службы беглецов из Казанской губернии, недорослей, еще и офицерских детей, а на иных и других, преступая указ, не объявляя их по указу в Сенат, записал самовольно у себя в стряпчие конюхи, в чем он сперва запирался, и указал на дьяка и подьячих, а дьяк и подьячие также и те беглецы сами в расспросе сказали именно на него, Савелова, а потом и сам он, Савелов, уже не пошел на суд, вину свою письменную к тому ж делу объявил; указу ему и тем беглецам, явно щадя и угождая графу, не учинено ж».
Дело было отнюдь не только в Савелове и не столько в Савелове, сколько в его родственнике и покровителе – графе и «первом сенаторе» Иване Алексеевиче Мусине-Пушкине.
Хотя и Петр Тимофеевич Савелов был человеком непростым. В 1702–1704 годах – воевода в Можайске; в 1708–1714-м – генеральс-адъютант фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, боевой офицер, полковник с 1715 года.
С 1714 года Петр Тимофеевич – судья Дворцового суда в Москве. Через четыре года он вместе с другими будет судить царевича Алексея.
Правдоподобие обвинениям Нестерова придает и то обстоятельство, что родной брат Савелова Тимофей Тимофеевич, тоже офицер и участник сражений, до того как занял ответственный пост в канцелярии того же Шереметева, занимался розыском беглых солдат.
Граф Мусин-Пушкин был женат на родной сестре Петра Тимофеевича Мавре Тимофеевне Савеловой, племяннице покойного патриарха Иоакима. Сохранившаяся переписка свидетельствует о крепких внутрисемейных связях и взаимоподдержке.
Несомненно, что Савелов, беззастенчиво нарушая закон, рассчитывал на поддержку своего шурина. И не ошибся.
Граф Иван Алексеевич был одним из тех, достаточно немногочисленных, деятелей эпохи, к которым Петр по-человечески благоволил и в письмах называл его «братец» или «der Bruder». Существовала версия, согласно которой Мусин-Пушкин был внебрачным сыном царя Алексея Михайловича от Ирины Михайловны Мусиной-Пушкиной. Возможно, это и так. Хотя, если, как мы помним, Петр называл Кикина, вхожего в семейный круг царя, «дедушкой», это не значит, что они были в кровном родстве.
Мусин-Пушкин добросовестно и преданно служил и царю Федору Алексеевичу,
