или иной страны деньги высылались из Парижа или из Лондона. Для меня было совершенно ясно, что «врангелевский бюджет» вызовет бурю негодования в обоих этих посольствах, ибо уничтожение в тот момент нашего представительства в таком огромном количестве стран в угоду врангелевским генералам и оставление русских подданных без всякой дипломатической защиты ничем не могли быть оправданы.
Ещё не высохли чернила на написанной мною по приказанию Струве ноте о защите прав русских подданных в лимитрофах, где врангелевское правительство вставало в красивую позу великодержавного покровителя всех русских подданных, как вдруг такая радикальная мера, как предложенное уничтожение консульств и миссий в тринадцати странах! Как связать эти два акта? Я спросил Догеля, неужели он думает, что Париж даст санкцию на такого рода безумный шаг. Догель ответил, что он сам в ужасе от замыслов врангелевского правительства, но что Врангель и его ближайшие друзья, вроде генерала Шатилова, настаивают на самом решительном сокращении дипломатического представительства.
Самое удивительное, что все эти сокращения должны были вступить в силу с 1 ноября, что было физически невозможно, так как нельзя было успеть к этому сроку уведомить многие страны о сокращении, да к тому же жалованье дипломатическим чинам отпускалось по третям года и сентябрьская треть была уже выслана. По мнению Врангеля, указание о сокращении с 1 ноября давало возможность не посылать «ликвидационных».
По словам Догеля, ни Кривошеин, ни Струве не одобряли предполагаемого упразднения большей части дипломатического представительства. Упоминавшееся выше совещание по вопросу о лимитрофах показывало, наоборот, их чувствительность к охране русских подданных, даже находящихся так далеко от Крыма. Найти объяснение этого казавшегося тогда непонятным решения можно только в последующих событиях, раскрывших ретроспективно намерения главного командования, тщательно скрываемые от гражданского правительства во главе с Кривошеиным. Я говорю об эвакуации.
Наивный план Врангеля и нескольких его ближайших друзей, посвящённых во всё скрытое от остальных смертных, заключался, по-видимому, в том, чтобы, доведя расходы на дипломатическое представительство до самой ничтожной суммы, присвоить после эвакуации все казённые средства за границей и употребить их на создание в одном из Балканских государств (Румыния, Болгария, Сербия, Турция) «русской армии», которая затем должна была быть снова брошена союзниками в Россию против большевиков. Для этого нужны были огромные деньги. Их-то и думал найти Врангель, ликвидировав дипломатическое представительство в тринадцати странах.
План этот был наивен, потому что, даже если бы «русская армия» Врангеля питалась на прежние русские казённые деньги, союзники по международно-политическим соображениям не допустили бы существования такой армии на Балканах, с 1912 г. непрерывно находившихся в состоянии войны. Но при всей абсурдности этого плана он горячо одобрялся тесным кружком военных, непосредственно окружавших Врангеля. Я знаю об этом от князя Л.В. Урусова, который в 1921 г. ездил в Константинополь к Врангелю и слышал от него самого такие признания. С другой стороны, такой план был отмечен самым гнусным макиавеллизмом в отношении гражданского правительства Врангеля, и в частности дипломатического ведомства. Вместо благодарности за устроенное Маклаковым и Струве признание правительства Врангеля французами последний хладнокровно намеревался упразднить большую часть дипломатического корпуса, совершенно не заботясь о том, в каком положении окажутся сотни тысяч русских подданных, рассеянных по всему земному шару.
Когда я убедился в том, что наше центральное управление иностранных дел было вынуждено согласиться на самоупразднение, резко изменилась моя оценка Врангеля и его главного командования в целом. Всё это напоминало отношение Вильгельма II к своему собственному Министерству иностранных дел в 1914 г., при начале мировой войны, когда германский император больше доверял в дипломатических вопросах своим генералам, чем официальному послу в Лондоне князю Лихновскому. Конечно, это сравнение надо принимать proportions garanties[67]. Врангель осуществлял свою власть над Таврической губернией, а не над обширной территорией, как Вильгельм II, но методы были те же.
Врангель, вероятно, не зная прецедентов, действовал так, как действовали в Европе в XVI и XVII вв., когда наряду с официальной государственной дипломатией была diplomatie du roi[68], существовавшая в тайне от официальной. План задуманного упразднения дипломатического представительства не удался — помешала эвакуация. Пока обсуждали и собирались написать, пришлось уже уезжать из Крыма. Тем не менее я сделал все нужные выписки по будущей смете дипломатического ведомства, чтобы привезти их в Константинополь.
Никаких следов паники!
Что касается моих личных дел, то я, в отличие от своей первой поездки, большую часть времени провёл вне Севастополя. Моя мать с семьёй старшего брата жила на даче в местечке Бати-Лиман на Южном берегу Крыма, около Байдарских Ворот, близ самой южной точки Крымского полуострова — мыса Ласпи. Покончив с самыми неотложными служебными делами, я отправился к родным, но о местонахождении своей невесты не узнал ничего нового. Тогда я вернулся в Севастополь и откровенно объяснил Татищеву, что собираюсь пробраться как можно ближе к советскому фронту, дабы там постараться навести нужные справки о её судьбе.
Я получил предписание дипломатического ведомства за казёнными подписями, служившее мне пропуском. Я хотел добраться до Азовского моря, для чего 8 октября выехал сухим путём через Джанкой в Феодосию. В этом городе, где у меня тоже были родные, я прожил до 16 октября, наводя справки о том, как попасть в советскую Россию. Мне рассказывали всякие ужасы о том, что делается на границе с Советами и как беспощадно расправляются там с «перебежчиками». Моя младшая сестра тоже была в Феодосии. Она собиралась ехать учиться в Петровско-Разумовской академии в Москве и разузнавала о сухопутном маршруте в советскую Россию. В конце концов, как я отмечал выше, она уехала из Феодосии в Мелитополь.
Решившись отправиться в советскую Россию, я стал сговариваться с рыбаками, совершавшими нелегальные рейсы на советский берег. Наконец, когда я нашёл подходящую шхуну и собирался уже покинуть Феодосию, я неожиданно получил телеграмму от старшего брата из Севастополя о том, что из Константинополя пришла телеграмма о получении там письма от моей невесты, находящейся в имении своих родителей в Ярославской губернии. Брат добавлял, что она просит меня ни в коем случае не ехать в советскую Россию, а ожидать её приезда за границу.
Само собой разумеется, эта телеграмма изменила все мои планы и, весьма вероятно, даже спасла мне жизнь, ибо переправа из Крыма в Советчину была в то время операцией во всех отношениях чрезвычайно рискованной, особенно при начавшемся наступлении красных. 16 октября я выехал опять-таки сухим путём через Джанкой в Севастополь, где пробыл несколько дней, а затем снова отправился в Бати-Лиман к своим родным и оставался там до
