себя: подождите немного, я уже почти, почти. Собирается продолжить поток умных слов, черное колдовство, путающее мысли студентов, но прежде смотрит стажерке в глаза – и видит слезы; рыжие линзы словно пылают – огнем боли, ярости, отчаянья?
И он сдается, решает дать ей шанс, потому что не терпит женских слез и потому, что она тоже видела черный снег, она – часть коллективной галлюцинации, ей открылось нечто, спрятанное от его затуманенного дурманом голубой травы взора; и кто знает, вдруг ее кости тоже лягут на дорогу к Источнику?
– Хорошо, Лена. Давайте попробуем. Рассказывайте.
И она рассказывает.
Они говорят о многом: сначала о гармонии сфер, которую источают идеальные планеты и, как говорит она, Гиперборея, ведь планет у Пифагора на девять, а десять, одной больше. Вдруг из-за этого просчета и начались бредни о том, что Гиперборея – отдельная планета? Вдруг она просто настолько идеальна, настолько прекрасна и гармонична, что тоже источает музыку, тоже присоединяется ко вселенскому хору? Потом они рассуждают об античности, поминают добрым словом Аполлона, смеются над Гипербореей-Русью – как глупо, говорит она, пытаться углубить корни нации, как многие об это обжигались! – рассматривают черно-белые картинки татуировок скифов, пока Грецион не вспоминает, что у него с собой планшет, и все становится проще, быстрее. Стажерка говорит, что специально приходит в библиотеку, потому что любит бумажные книги, а от экрана рассеивается внимание; вдруг вспоминает о детстве – всегда радовалась, когда дарили даже не коллекционные, обычные бумажные издания, ведь выросла далеко отсюда, в три года с великой матерью-кухаркой и измельчавшим отцом-политиком уехала в городок на границе с Ираком, в безумной самовоспламеняющейся смеси древних сказаний и ислама. Детство было деревенским и бедным, зато оставило множество воспоминаний: как бегала по полям, представляя, что следом несутся, цокая копытами и виляя хвостами, верные дикие звери; как караулила сов, мечтая погладить после рассказа подружек, а потом поймать, сделать верными спутницами и посланницами; как играла с мальчишками в «царя горы» и всегда побеждала, а они не верили, что она девчонка, думали – притворяется, шептались, что длинные волосы – парик; как влюбилась в первый раз и сбежала из дома, и провела первую жаркую ночь в палатке, под пристальным взглядом звезд и, наверное, тех самых диких животных, стороживших, чтобы он не обидел ее. И этот побег, эта первая близость будто открыли новый, цивилизованный мир, потому что все резко стало меняться – поступила в университет на бюджет, переехала в большой город, сменила имидж и, наконец, прикоснулась к цивилизации с ее Нетфликсом, клубами, фитнес-залами, шоурумами, электросамокатами; к цивилизации, о существовании которой всегда, конечно, знала, но не чувствовала себя ее частью – жила, будто пустив корни в землю, впитывала чудеса забытого мира под покровительством виллендорвской Венеры, заботливой толстухи, готовой, если надо, порвать чужакам глотку, напустить тридцать три несчастья. Стажерка говорит, а Грецион сидит и слушает с непомерным интересом, будто ребенок, вкушающий сказки – слаще конфет! – в свете ночника, пытающийся оттянуть момент, когда мама скажет «все, баиньки», погасит свет, и еще несколько минут – или часов? – придется бороться с монстрами в шкафах и под кроватью. Он тоже боится своих монстров, куда более реальных и страшных – голубой травы, виноградных лоз и ее, старухи с косой, меняющей белые одежды на черные, но неизменно расправляющей призрачно-бледные крылья, – но вспоминает о них, только когда стажерка замолкает и охает: как много времени прошло! Прощается с ней Грецион сухо. Долго сидит в странной прострации, с совершенно пустой головой – просто смотрит на стену, восстанавливает сбитое дыхание. Потом вспоминает о вечности, об Источнике, о Гиперборее, о картине, о Штерне. Проверяет телефон – Штерн ответил. Подтвердил назначенную встречу и отметил, что ждет вовремя, не раньше и не позже, потому что пунктуальность – значится в конце ответа, сформированного, очевидно, автоматически, – вежливость королей. Забрав планшет, Грецион уходит в пустой туалет. Встает у умывальника, пускает воду – кран хрипит страшным змеем, опять, снова, неужели пришел черед Йормунгарда проснуться и подняться из океанских глубин, а у него нет даже молота под рукой, чтобы хотя бы попробовать одержать победу в схватке, исход которой предрешен? Грецион смотрит в зеркало. Под глазами – синяки, волосы растрепаны, пиджак надет криво. Зато в голове порядок, мысли чуть штормит, но это не страшно, его ковчег выдерживал и не такое. Главное – на душе хорошо. Спокойно. Тепло. Он приближается к разгадке, приближается к Источнику. А стажерка… Лена, Елена Троянская, эта дикая амазонка, дикая богиня… Окажется ли он хитрее Париса? И эта ли роль отведена ему?
Умываясь, Грецион пытается распутать мысли. Он слишком много думает, он слишком много Гамлет, а любой Гамлет неизменно шагает к забвению, неизменно сходит с ума и оказывается в чеховской шестой палате с белыми стенами и отвратительном запахом тушеный капусты: там встречает стариков Кихота, Фауста и Дон Жуана, одряхлевших, но все еще ищущих славы, правды, любви; и все они, строча письма, которые, конечно, отбирают санитары во главе с мсье Стужиным, подписываются как Дионис-Распятый; как скоро и его постигнет эта участь? Ведь он знает – читал, слышал, – что перед тем, как испить из Источника, в преддверии гениальных открытий, дарующих бессмертие, люди часто сходят с ума – не успевают переключить коробку передач, и сознание сгорает, вспыхивает, как бенгальские огни, от одной безобидной искры; значит, говорили многие, надо просто вовремя перестать думать.
Но перестать думать – значит перестать жить.
Он умывается холодной водой. Три раза. Можно ли считать это крещением? Грецион смотрит на отражение. Замечает, как ползет по полу черный дым, как клубится черным пуделем за его спиной, и вот уже обращается теневой фигурой ухмыляющегося Диониса, но бог молчит, он в отражении, он ударяет по стеклу с той стороны, смеется и растворяется, а из крана вдруг течет – как? как? как? – сладкое, липкое вино.
Грецион выбегает из уборной, захлопывает за собой дверь – наверное, снова отвлекает того старичка с томиком Гёте и студентов с учебниками, – и понимает, что перед встречей со Штерном нужно нанести еще один визит.
А потом, уже глотая морозный уличный воздух, понимает еще кое-что. Достает смартфон, находит контакт и звонит, решив – нет смысла сперва писать в мессенджер, нужно сказать сразу, своим голосом; понять, что еще способен говорить, что ты – это ты.
– Лена? Лена, это вы? Помните, вы хотели задание? Поздравляю, начинаем совместную работу. Жду вас завтра в десять утра, не опаздывайте. Или хотя бы на чуть-чуть.
