Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
class="p1">Изданием директив в сфере пропаганды занимались Управление пропаганды и агитации ЦК ВКП (б) и Отделение по работе с войсками противника РККА. 25 июня 1941 г. по решению Политбюро ЦК ВКП (б) «в целях сосредоточения руководства всей военно-политической пропагандой и контрпропагандой среди войск и населения противника» было создано Советское бюро военно-политической пропаганды.
Руководство освещением международных событий, внутренней жизни и боевых действий на фронтах в печати и по радио, «организация контрпропаганды против немецкой и другой вражеской контрпропаганды» возлагались на созданное партией и правительством 24 июня 1941 года Совинформбюро[180].
При Советском информационном бюро была создана литературная группа, в которую вошли писатели и публицисты Н. Е. Вирта, Б. Н. Полевой, К. М. Симонов, Н. А. Тихонов, А. Н. Толстой, А. А. Фадеев, К. А. Федин, М. А. Шолохов, И. Г. Эренбург и др.[181]
Писатели понимали настроения населения гораздо тоньше армейских пропагандистов и потому быстро отказались от романтических интернационально-классовых лозунгов и стали разжигать «ярость благородную» по отношению к агрессорам. Взгляд на немецких солдат как на классовых союзников был достаточно быстро пересмотрен, превратившись в известный лозунг «Убей!», провозглашенный К. Симоновым и И. Эренбургом. Базовой мотивацией красноармейцев в первые месяцы войны стала не пролетарская солидарность, а ненависть к немцам как смертельным врагам, жажда мести.
Творчество писателей и поэтов играло заметную роль в мобилизации духа Красной Армии. Один из современников свидетельствовал: «В годы Второй мировой войны статьи Ильи Эренбурга носили характер разорвавшейся бомбы. С каким нетерпением солдаты и офицеры ждали на фронте и в госпиталях, в тылу и на пыльных дорогах его очерки, которые бережно хранились в полевых сумках и нагрудных карманах вместе с фотографиями близких, с партийными и комсомольскими билетами»[182].
В полном соответствии с большевистской идеологией, основанной на ненависти к эксплуататорам, а затем к «врагам народа», указывался новый объект ненависти – фашисты – как живое воплощение зла.
Население должно было твердо усвоить, что победить врага можно, только отвечая ненавистью на ненависть, жестокостью на жестокость, что врагу надо мстить при каждом удобном случае[183].
По сравнению с годами революции и Гражданской войны у Советской власти появилась мощная пропагандистская технология – радио. По нему практически в режиме нон-стоп транслировались официальные сводки Совинформбюро. Печатались эти сводки и во всех без исключения газетах. В начале войны они являлись полной дезинформацией населения. В этом отдавали себе отчет и их авторы. Военные сводки можно назвать «ложью во спасение», неотъемлемым атрибутом любой войны, ведь живописание потерь в живой силе, подбитых танков и самолетов своей армии, указание количества пленных являются сознательной или несознательной работой, направленной на деморализацию и армии, и населения, подрыв духа и фронта, и тыла[184].
Для поднятия духа населения в большом количестве публиковались нарочито оптимистичные, если не сказать шапкозакидательские материалы. Много писали о зверствах немцев на оккупированной территории и незавидной участи пленных красноармейцев. Постоянно публиковались очерки о подвигах советских воинов.
Все больше и больше в пропагандистских материалах стали использоваться национально-патриотические мотивы, еще совсем недавно жестко преследуемые официальной идеологией. Патриотизм сочетался с панславизмом. В начале войны А. А. Фадеев обращался к «братьям угнетенным славянам» с призывом объединиться для разгрома врага[185].
Возникла новая пропагандистская концепция по подъему патриотизма у населения, его готовности к подвигу и самопожертвованию. Революционный нарратив уступил место государственническому. Известно, что патриотизм человека определяется его самоидентификацией относительно социума, к которому он себя причисляет. И если Ленин настаивал на самоидентификации по классовому признаку (эксплуатируемые), то теперь на первый план выдвинули принадлежность к государству – и не только к Советскому Союзу, но и к исторической России.
В пропагандистских материалах все чаще прославляли боевые подвиги российских войск дореволюционного периода. Наконец-то вспомнили об Александре Невском и Ледовом побоище 1242 г., в котором были разбиты предки нынешних врагов, об Ушакове, Нахимове, матросе Кошке[186], о Суворове, Кутузове и других военных героях. Вернулись к победам в Отечественной войне 1812 г. и даже на фронтах Первой мировой войны, особенно к победам на русско-австрийском участке Восточного фронта и, конечно же, наиболее запомнившемуся Брусиловскому прорыву 1916 г.
Более того, официально стали признаваться такие прóклятые большевиками ценности, как национальная гордость, национальные и семейные традиции и даже религиозность.
В 1943 г. Русской православной церкви разрешили избрать Московского патриарха, и православная религия стала еще одним средством патриотической суггестии.
Если по отношению к марксистско-ленинскому учению это выглядело очевидным святотатством, то по отношению к государственной идеологии – отнюдь нет. Она легко всосала идеи своего предыдущего воплощения – Российской империи. Все, что способствовало духовной мобилизации населения для достижения целей, было благом.
24 мая 1945 г. в помещении Большого Кремлевского дворца в одном из орденских залов, посвященном памяти людей, бескорыстно служивших России и отдавших в сражениях за нее свою жизнь, Сталин произнес свой знаменитый тост, затем напечатанный всеми центральными советскими газетами: «Я пью, прежде всего, за здоровье русского народа потому, что он является наиболее выдающейся нацией из всех наций, входящих в состав Советского Союза.
Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание как руководящей силы Советского Союза среди всех народов нашей страны.
Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он – руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение».
Апеллируя к возросшему национальному самосознанию русского народа, только что победившего могучего противника в Великой Отечественной войне, Сталин стремился подавить национальное чувство других народов, словно приставив их к «старшему брату». Национальные традиции, заветы предков, патриотизм – все это оказывалось как бы прерогативой русского народа, а малейшие попытки представителей других наций заявить о любви к своему народу и своей истории расценивались как «буржуазный национализм»[187], будто бы поддерживаемый извне с целью расколоть единство советского общества.
За годы войны суггестивные методы управления советским обществом заметно упростились и окончательно лишились нюансов, допускавшихся в 1920–1930-е годы[188]. Теперь все пропагандистские материалы должны были неукоснительно следовать безусловной директиве тоталитарного государства: есть лучшая в мире страна – великий и могучий Советский Союз, во главе которого стоит великий вождь трудящихся всех стран – генералиссимус И. В. Сталин, обладающий сверхъестественными способностями (компетентный во всех отраслях знаний и практик) и добродетелями (лучший друг, в кого ни ткни), а от всех подданных требуется личная преданность вождю и «его делу», и не дай бог попытаться выпятить свою индивидуальность на фоне этого божественного величия.
Иными
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 82
