в ужасный мир.
– Не говори так, – сказал Яков Мендель, обучавший Ирену письму.
– Он прав, вот увидишь, даст Бог, все будет хорошо, – сказал Шимон. – Скоро вернется твой муж, вернутся все мужчины, и небо над Польшей прояс – нится.
– Аминь, сто раз аминь.
– И я… я подумал, что, может быть, – Шимон покраснел, – если захочешь, я смогу сделать колыбель для младенца, который скоро родится.
– Колыбель? Боже мой, я совсем забыла! Видишь, что с нами происходит? У нас отняли все. Украли корову, урожай, а куры так напуганы, что едва несут яйца…
– Если вам что-нибудь понадобится…
– Спасибо, ты действительно хороший сосед. Скоро родится ребенок, а там посмотрим.
Она погладила свой живот и подумала, может быть, когда он появится на свет, все это зло останется позади. «Ты боишься, как и я? – спросила она малыша. – Тебе тоже не спится по ночам?»
Шурка скучала по Аврааму. Она скучала по их вечерним прогулкам по деревне, по пятничным вечерам, когда он в глубокой задумчивости пел молитвы Шаббата, по его голосу, теплым рукам, которые так нежно обнимали ее, по ржанию лошадей, возвещавшему о его возвращении домой.
Она знала лишь одно – что должна оставаться сильной. В конце концов, им повезло – она не могла жаловаться. Семья жила дружно, в тесноте, да не в обиде. И все, слава Богу, были здоровы.
– Вот видите, как мы справляемся, – сказала Тайба спустя месяц после возвращения Шурки в родительский дом. – Вот увидите – все будет хорошо, поверьте мне, все будет хорошо, нам просто нужно набраться терпения.
Шурка уже не знала, прислушиваться ли к утешительным словам родителей, или к предостережениям Парица Любосковица, или к своему чувству, что нехорошо сидеть сложа руки. Она также знала, что в своем нынешнем состоянии мало что может сделать, поскольку ребенок в ее утробе уже показывал свои намерения появиться на свет.
Однажды ночью Шурка проснулась в тревоге. Из соседней комнаты доносились крики. Она вбежала в комнату и увидела, что ее мать лежит на кровати, уткнувшись лицом в подушку и плачет. Рядом с ней стояла ее сестра Зива.
– Что случилось с мамой? – спросила Шурка.
Яков Мендель поспешил вывести ее из комнаты и сообщил, что ночью пришла горькая новость. Дядя Ицхак, муж тети Фрумы, убит.
– Дядя Ицхак? Боже мой, почему? Что случилось? Почему мама кричит?
Ицхак был одним из братьев Тайбы и любимым дядей Шурки. Когда он приезжал в гости, он учил ее названиям деревьев, делал ей волчки и учил играть на гребне…
– Он направлялся из Острува-Любельского в ближайшую деревню, по дороге его арестовали и…
– За что? Как это произошло?
– Они… звери… они просто застрелили его… как собаку. Не спросили, не сказали ни слова – просто «бац!». Звери! – прошипел отец сквозь стиснутые зубы.
– Но почему?
– Немцам не нужна причина, чтобы расстрелять еврея. Они оставили его тело лежать на земле, взяли лошадь и телегу и уехали, – сказал Яков Мендель. – А теперь иди спать, мы должны быть сильными ради мамы.
Шурка провела рукой по своему круглому животу и в этот момент приняла решение. Если родится сын, она назовет его в честь своего любимого дяди Ицхака. «Ицхак», – произнесла она имя и погладила свой живот, где шевелился ребенок. Ицхак, любимый сын нашей праматери Сары и нашего праотца Авраама.
Ей удалось заснуть только на рассвете.
Зима 1941 года
Ирене было три года. Она сидела у окна и, как и ее мама Шурка в детстве, смотрела на мир. Иногда она помогала месить тесто.
Небо застилали тяжелые облака. Хотя зима была суровой, в маленьком доме семьи Шидловских было тепло. Пахло хлебом и жареным луком. Шурка чувствовала, как внутри нее шевелится ребенок, намекая на то, что он вот-вот родится.
Немецкие солдаты стали появляться в деревнях. Они не задерживались, а просто шли на восток. Солдаты, танки и пушки, движущиеся к советской границе, стали обычным явлением. Приходили гестаповцы в черной форме: им были нужны припасы. Они осматривали крестьянское имущество и уводили коров и лошадей прямо с полей на «военные нужды».
Время от времени через деревню проходил солдат в черной форме, в блестящих ботинках и с бесстрастным лицом. Он допрашивал жителей деревни и составлял списки тех, кто из крестьян христиане, а кто нет. Затем он садился с пьяным Люцианом, и они вместе просматривали списки. Это были солдаты гестапо, составлявшие списки еврейского населения.
В доме Якова Менделя и Тайбы никто не говорил вслух о том, что должно было произойти. Они должны были сохранять оптимизм и верить, что все эти грозовые тучи рассеются. Совсем скоро появится новый человек и станет членом их счастливой семьи. Беспокоиться просто не было времени.
Ицхак родился холодной ночью, когда сугробы снега за окном были выше окон.
Когда начались схватки, Яков Мендель поспешил запрячь в повозку единственную оставшуюся лошадь и поскакал в рабочий лагерь, чтобы позвать Авраама.
– Это невозможно, – сказал поляк, но Яков Мендель увидел, что его глаза сверкнули, и подкупил польского охранника, чтобы тот разрешил Аврааму уйти на несколько часов.
Из-за страха перед немцами они не стали вызывать акушерку, а Тайба заверила, что точно знает, что нужно делать. В конце концов, она много раз помогала кузенам и друзьям в таких ситуациях. Тайба и тетя Алинка приняли у Шурки роды. Они точно знали, что делать, и тихо давали Шурке указания и подбадривали ее. Ицхак появился на свет прежде, чем Авраам успел приехать.
– Поздравляем, – сказали они и положили ребенка ей на живот.
Шурка улыбнулась ребенку, новому члену их семьи, и позвала Ирену познакомиться с ее младшим братом. Ирена держала его маленькую ручку и целовала его пальчики.
– Он милый!
– Как и ты, – засмеялась Шурка.
– Главное, чтобы ему сопутствовала удача, – сказала Тайба и, погладив Ицхака по щеке, выбежала в другую комнату, чтобы вытереть слезы. Кто знал, как сложится судьба этого крошечного ребенка?
На какое-то время радость как будто вернулась в их дом. Рождение Ицхака будто бы принесло с собой лучик надежды.
Ицхак был удивительно красивым младенцем. Его лицо было гладким и свежим. Его темные глаза смотрели ясно, заставляя таять всю семью. Но при этом он был хрупким и хилым. Он был меньше своих сверстников, много плакал и недостаточно сосал грудь.
– Может быть, он чувствует, что я волнуюсь.
– Не вини себя, – сказала Тайба дочери.
– Конечно, месяцы этой беременности были не такими легкими, как первый раз, – сказал Авраам, успокаивая своего ребенка в те несколько драгоценных часов, что он мог провести
