Ивановым, отправился с армянами, отплачивавшими теперь русскому дипломатическому чиновнику покровительством за долголетнее протежирование нашего посольства в Турции, армянам, турецким подданным. Я был очень благодарен им, так как иначе мне пришлось бы ждать два-три часа на пароходе.
Я немедленно отправился в посольство и передал самому Нератову курьерскую дипломатическую почту вместе со словами, сказанными мне Татищевым, о том, что в Крыму «всё обстоит благополучно». Было 9 часов вечера. Нератов, заметив мой утомлённый вид, не стал задерживать меня и отложил доклад до утра. Пожелав ему спокойной ночи, я с вещами отправился в Бебек к своему дяде Чарыкову, у которого я тогда жил. Там я застал семью дяди (они ещё не легли спать) и получил наконец письмо своей невесты, о котором мне телеграфировали в Крым.
На другой день я отправился в посольство и тотчас же пошёл к Нератову с докладом. Каково же было моё изумление, когда я узнал, что Нератов по прямому проводу получил известие о начавшейся эвакуации всей врангелевской армии!
Ликвидация правительства Врангеля
Я долго не мог прийти в себя от этого потрясающего известия. Мой доклад потерял всякое значение — все предположения врангелевского центрального управления иностранных дел об упразднении дипломатического представительства в тринадцати странах рушились, как карточные домики. Судьба Догеля, трудившегося над составлением сметы «ликвидационного характера», сама теперь висела в воздухе.
Нератов спросил меня, какие признаки эвакуации или подготовки к ней я заметил. Я решительно заявил, что никаких, и описал всю обстановку моего отъезда из Севастополя трое суток тому назад. Я упомянул и о спокойном прощании со мной не только Татищева, но и самого Кривошеина, о половине свободных мест на пароходе и обо всём вышеописанном, свидетельствовавшем о полном спокойствии жителей и правительственных лиц. Нератов показал мне полученное накануне вечером по радио успокоительное известие французского посланника Мартеля, отправленное парижскому Министерству иностранных дел. В бумагах, привезённых мною Нератову, точно так же не содержалось никаких намёков на готовящуюся эвакуацию, наоборот, подробно объяснялось, почему необходимо упразднить такое большое число консульств и миссий.
Всё это было в высшей степени загадочно. Лишь значительно позже мы узнали, что все суда были вызваны Врангелем для перевозки эвакуирующейся армии. О решении эвакуироваться знали следующие лица: сам Врангель, генералы Шатилов, Кутепов, Абрамов и адмирал Кедров. Ни Кривошеин, ни Бернацкий, которого Врангель видел на станции Джанкой (Бернацкий ездил в эти дни в Феодосию, где у него была экспедиция заготовления государственных бумаг) за 12 часов до приказа об эвакуации и ничего ему об этом не сказал, ни Татищев, ни другие штатские министры — никто не был посвящён в планы Врангеля. Точно так же были обмануты и все иностранные дипломатические представители, начиная от графа де Мартеля, который снова подтвердил свою репутацию «белой дамы» при антибольшевистских армиях. Как я отмечал, намеренно был пущен слух о десанте в Одессу. Такова была военная диктатура Врангеля.
Нератов спросил меня, что я думаю о международно-правовом положении южнорусского правительства Врангеля. Я ответил, что одно представляется мне несомненным: полная ликвидация этого правительства — единственно возможное решение. Нератов был поражён моим ответом и пробовал говорить о возможности существования правительства без территории, ссылаясь на пример Бельгии и Сербии, которые были в таком положении во время мировой войны. Я указал на существенную разницу: Бельгия и Сербия были союзницами Англии, Франции, России и иных великих держав, и бестерриториальное положение бельгийского и сербского правительств объяснялось незаконченностью войны и неясностью её результатов.
Так, во время Ста дней, когда Людовик XVIII был в изгнании («король Гентский», как его все тогда называли), Талейран подписал Венский трактат 1815 г., и никто никогда не думал оспаривать законность его подписи, потому что война закончилась неблагоприятно для Наполеона и благоприятно для Людовика XVIII. Врангель же не имеет никаких союзников, с единственным фактическим союзником — Польшей — не было заключено никакого соглашения, безумие международной политики Врангеля в этом вопросе погубило его самого. Поляки в Рижском трактате не упоминают о Врангеле и имеют на то полное основание. Идеологическая постановка польского вопроса при Струве имела своим практическим следствием полную изоляцию Врангеля в нынешний момент, когда началась эвакуация.
Вместе с тем, признание Врангеля французами не налагает на Францию никаких обязательств по отношению к нашей антибольшевистской армии. Франция ни в каком военном соглашении с Врангелем не состояла. Врангель, напротив, дал целый ряд авансов союзникам, и в частности Франции, касательно признания обязательности выплаты наших международных долгов и т.д. В тот момент я не мог, конечно, предвидеть, что французы после появления нашего Черноморского флота поднимут на нём французский флаг и вообще приступят к секвестру русского казённого имущества в Константинополе. Французское признание, которому так радовались и Струве, и Врангель, и все находившиеся при нём русские политические деятели, имело значение лишь с точки зрения вполне обоснованного юридически захвата нашего флота Францией не в качестве союзника, а в качестве кредитора.
Так наивная дипломатия Струве, не использовавшего несомненного благоволения к Врангелю французского правительства для заключения формального союза с поляками, теперь давала свои горькие плоды. Если бы южнорусское правительство было в международном союзе с Польшей, тогда можно было бы не допустить эвакуации, начав переговоры в Риге совместно с поляками. Крым стал бы антибольшевистским русским лимитрофом наподобие Латвии, Эстонии, Литвы, Финляндии. Французы могли бы в этом случае нажать на побеждённые в русско-польской войне Советы, и им понадобилась бы новая крымская кампания (что было маловероятно при тогдашней обстановке) для покорения Крыма…
Струве, захотевший после Сазонова влить новую струю в нашу международную политику, запутался в идеологических сетях и не сделал того, что диктовалось тогда здравым смыслом. Теперь же у Врангеля оставался только один выход — немедленная ликвидация всего южнорусского правительства.
Нератов, который никак не мог примириться с моей решительной постановкой вопроса, попросил меня составить телеграмму в Париж с предложением о ликвидации южнорусского правительства Врангеля, но с обязательным запросом к французскому правительству, не согласится ли оно признать за врангелевским правительством тот же статус, каким пользовались правительства Сербии и Бельгии во время оккупации этих стран. Я подготовил такую телеграмму, и она была послана Маклакову и Струве в Париж, хотя ответ французов заранее был мне ясен.
Нератову я привёл ещё один аргумент, тоже юридического характера, но уже чисто практический: фиктивное существование южнорусского правительства без русской территории вызовет всякого рода претензии к нему со стороны армии, чиновничества и, наконец, частных кредиторов врангелевской казны (а таких было немало) и потребует бесконечного рассмотрения таких
