на хлеб и на масло, но секреты которых, включая самых важных среди них, скучны, как собирание бумажных купюр. А, по большому-то счету, вся Россия-то нынешняя какие мировые секреты хранит, в какие тайны посвящена? Не люди, а мелкая вода, Человеку по щиколотку. Если жизнь придется отдавать, то хоть не за грош, а за достойную цену. Только еще посмотрим, так ли ты ловок, Ахмат. Так ли ловок, чтобы забрать у спецназовца Миронова то, что тебе не принадлежит!
Миронов учел и то, что, узнав эту тайну, он сможет отдать ее полковнику Курою, а тот не останется перед ним в долгу. Но, главное, сведения бесценны для Балашова, а, значит, целеполагание в заботе об анналах… Миронов пришел в состояние, для него не привычное, едва ли не эйфорическое.
Джудда оценил. Птицы понимают друг друга по крику. Рыбы…
— Я не хотел этого. Лев Панджшера был великий воин. Но теперь и я рад движению колеса. Если арба в гору, лучше впереди ишака. Но если с горы, то позади. Мы перевалили через вершину, теперь и в ишаке нет нужды. И я могу уже заплатить твою цену. Не ваши тридцать серебряных… — Одноглазый снова позволил себе рассмеяться.
Миронов отметил про себя; все-таки хорошо, что перед ним афганец. Смех пробивает кору старости. «Аль-Каида» в его представлении лишена чувства юмора. Однажды он даже сумел развить эту мысль перед писателем. Но не думал, что представится случай спросить.
— Зия Хан Назари так же умеет смеяться, как мой афганский устат?
Джудда не понял вопрос. Зия Хан Назари уже так пошутил с Масудом, что весь мир надолго запомнит его шутку. Миронов по-своему оценил молчание собеседника.
— А Шах Масуд знал цену хорошей шутке. Жаль, что серьезные одолевают веселых в процессе естественного отбора.
— Жаль, — согласился Джудда, не понявший слов, но удивившийся проницательности русского. Он постарался вспомнить обоих, и Великого Воина Ислама Зию Хана Назари, и Льва Панджшера, Ахмадшаха Счастливчика. Одноглазый Джудда никогда не слышал об их встречах в этой жизни и представил себе их за дастарханом. Высокого седобородого араба с долгим взглядом человека, уже буднично посвященного в высшее, и таджика, видевшегося с печальным богом поэзии. Его глаза больше рассказывали об этой встрече, чем его победы.
Было ли им что передать друг другу, этим воинам, в важном изменившим мир? В коротком раздумье, которое отпустили ему обстоятельства, он не нашел ответа, но само сравнение и возможность воображения их за одним столом успокоила афганца в том, что договоренность меж ним самим и русским полковником возможна, и он получит то, что желает. А ведь верно, беседа двух мудрых может разгладить чело мира, но только кто мудр? Да, Одноглазый Джудда считал себя мудрым. И — в мудрости — превосходящим Назари. Он сам мог бы говорить с Масудом, он мог бы говорить даже с Пустынником, но Масуда нет, и Пустынника нет, а вместо Пустынника, словно в шутку, Аллах послал ему в собеседники неверного. Значит, и тот мудр, иначе трудно признать, что вера — это согласованный с целью путь!
— Ты почти догнал Смертника. Еще только шаг. Но скажи, зачем? Ты, дерзкий, задумал хочешь помешать Богу остановить время? Ты не ждешь, чтобы он вычистил мир?
— Я человек не восточный, я северянин. Прост как Ладога. В моем краю, Ахмат, время и так стоит. Время — дождевая вода. В силу исторической предопределенности. Иосиф Виссарионович попробовал сделать дренаж, провел индустриализацию, и чистил, чистил. Но и его мощи не хватило для наших-то авгиевых конюшен. А сейчас… Нет, здесь я не жду. Или Афганистан. Последний оплот небанановой антигосударственности на пути цивилизации, спешащей к нефтяным колодцам. У капитала рот сух от жажды. Нынешний капитал — глубокий диабетик, ни дня без инсулина. Вот практика без поэтики…
— Ахмадшах выше практики ценил поэзию. Но никто не смог одолеть его. Только Век Смертника.
— Верно. Только я и сам смертник. 48 часов под водой, 300 прыжков с парашютом, прогулка по минному полю — чем я не смертник? Да еще эскулапы говорят, что водка — яд. Только с Масудом я давно заключил мир. Он помог мне. Без его подсказки мы с тобой, Ахмат, вряд ли сегодня встретились бы. Хотя слова «бы» с юности стараюсь избегать.
Джудду обожгла догадка, зрачок глаза расширился, сердце участило свой бой — русский полковник мог вести дела с Масудом! Не с немцами, не со своими, не с узбеками, не с американцами, а с Масудом! Это объяснило бы многое. Хотя из всех пасьянсов это — самый тяжелый. Ведь Масуда нет, и собрать по осколкам разбившийся сосуд невозможно, даже если Миронов пальцем укажет на тех панджшерцев, которые имеют свой интерес в делах Одноглазого. И тогда русский полковник — не король игры, а сам Джудда попался на комбинацию настоящего короля и вылез из убежища, погнавшись за пешкой! Ужасна кара Аллаха за нескромность. Но даже если это так, ему предстоит доказать, что скромность достигнута, а не только принята. Именно в этом случае скромность принявшего состоит в том, чтобы закончить свою партию. Не думать более о другом.
Джудда смял бороду в кулаке.
— Ты можешь сказать, зачем жил? Ты, не верящий так, как верю я, дошел до меня. Но до цели ли ты дошел?
Миронов ответил быстро и по-мироновски. Ром обострил реакцию.
— Ничто так не освобождает, как мистическое понимание себя на возможно долгом участке цельности. Я — монархический коммунист — метафизик, как и вся наша страна. И этим все сказано, уважаемый.
Афганец, при всех усилиях, не смог понять этой фразы. На его печенном солнечным жаром лице изобразились напряжение и досада. Скромность скромностью, но он пришел сюда ни больше и не меньше, как за тем, чтобы вытащить клин, который препятствует их с Назари плану остановить западный отсчет времени. Клин — вот этот человек. Физически и метафизически. Но что, если этот человек тоже пришел сюда за тем, чтобы убрать его, Джудду, и остановить, разрушить их с Назари замысел? Что, если этот русский как раз ждет, когда Джудда приведет в действие адскую машину и уничтожит вместе с ним и себя? А вместе с собой — и весь замысел; ведь в мире, где нет прошлого и нет будущего, а есть всеобщая осиная взаимосвязанность помыслов и событий, — весть о гибели осы Джудды неведомым образом отразится и на Кериме Пустыннике!
Но ему помог сам Миронов, подтолкнул его к действию:
— Я состоял в КГБ. Ты знаешь это, Ахмат.
