услышали новость об аварии «Челленджера» (январь 1986 года). Первая встреча, на которой им задали этот вопрос, прошла на следующее утро после события, вторая – с теми же участниками – спустя два с половиной года. Оказалось, что ни один из вторых ответов не совпадал полностью с исходным, а более трети были, как выразился Найссер, «дико неточными». Более того, даже когда испытуемым показали их первые письменные ответы, они были убеждены, что правдивы именно поздние воспоминания. Исходные воспоминания попросту исчезли из их сознания10.
Исследования в когнитивной, социальной и клинической психологии, а также в когнитивной нейронауке показывают, что наша память – это гораздо более динамичный и манипулируемый процесс, чем считалось ранее. Наши воспоминания не хранятся в неизменной форме; мы не достаем их из постоянного хранилища, чтобы потом вернуть нетронутыми. Согласно конструктивистскому подходу, каждый акт вспоминания – это воссоздание, реконструкция памяти11. Каждый раз, когда мы «извлекаем из памяти» воспоминание, мы заново проживаем вызвавшее его событие, переживаем соответствующие эмоции, переделываем это воспоминание и сохраняем новую версию, переписывая старую. В момент вспоминания память становится неустойчивой и может быть изменена и даже «стерта» или же может быть подсажено ложное воспоминание12. Вспоминание чего-либо, в сущности, идентично созданию нового оригинального воспоминания. «Вспоминание – это своего рода восприятие», утверждают психологи, «и каждый контекст будет менять природу того, что вспоминается»13. Как следствие, мы на самом деле не помним исходное событие; мы помним только наше последнее вспоминание этого события. Чем больше мы занимаемся воспоминаниями, чем чаще вспоминаем что-то, тем больше мы воссоздаем и меняем это воспоминание, уходя все дальше и дальше от исходного события.
Согласно школе «нарративной психологии», в формировании личности существенную роль играет объединение отдельных воспоминаний в связный нарратив, который придает смысл событиям прошлого14. По словам невролога Оливера Сакса, «любой из нас имеет свою историю, свое внутреннее повествование, непрерывность и смысл которого составляют основу нашей жизни. Можно утверждать, что мы постоянно выстраиваем и проживаем такой „нарратив“, что личность есть не что иное, как внутреннее повествование»15. Когда личность в настоящем создает и искажает свои воспоминания прошлого, сама подверженность этих воспоминаний искажениям служит определенной цели – учредить преемственность между личностью в настоящем и в прошлом. Литературовед Пол Икин утверждал, что память индивида «не только буквально необходима для конституирования идентичности, но и играет решающую роль, постоянно пересматривая и редактируя вспоминаемое прошлое, чтобы соответствовать потребностям и требованиям личности, которой индивид стал в настоящем, каким бы оно ни было»16.
Мы суть то, что мы помним, и это одинаково верно для индивидов и обществ17. Понятие коллективной памяти, введенное французским социологом Морисом Хальбваксом, подчеркивает, что индивидуальные воспоминания укоренены в социальном взаимодействии. Используя понятия коллективной памяти и социальной памяти, культурная история опирается на метафору общества как вспоминающего субъекта. Этот субъект конструирует свою идентичность на основе коллективных актов памяти и может пережить психологическую «травму», глубоко искажающую коллективные воспоминания18. Коллективная память – культурно санкционируемые и публично разделяемые индивидами представления о прошлом – формирует социальные идентичности и поставляет нарративы, при помощи которых индивиды публично описывают свои личности, вспоминают прошлое и интерпретируют настоящее19.
Применение конструктивистской модели индивидуальной памяти к истории культуры влечет за собой глубокие последствия. Подобно индивидуальной памяти, коллективная память постоянно пересоздается, исходные воспоминания при этом заменяются их более поздними версиями. Так культурная история становится самореференциальной: она питается собой и вспоминает собственные воспоминания. Чем больше определенное общество или группа занимается воспоминаниями, тем более интенсивно работает коллективная память, тем больше мы мифологизируем и забываем. Вспоминать и мифологизировать – одно и то же. Подобно тому как искаженные частные воспоминания укрепляют ощущение единства индивидуальной личности во времени, культурные мифы усиливают национальную или групповую идентичность.
Всерьез восприняв идею, что наша культура – это мифы, которыми мы живем, историки сосредоточили внимание на культурных функциях коллективных мифов: структурировать и передавать историческую память, создавать основу для господствующего «главного нарратива» и формировать социальные идентичности. В этом контексте не так важно, правдив миф или нет. Важна политическая и культурная сила культурных мифов, будь они этническими, религиозными или идеологическими, то есть их способность действовать, заинтересовывать общественность, рассказывать историю, с которой можно идентифицировать себя, и изобретать идеал для подражания.
Метафора общества как вспоминающего субъекта может вводить в заблуждение, поскольку затушевывает активную роль индивидов в выборе, изменении и комбинировании разных представлений о прошлом, а также скрывает зависимость этих представлений от проблем и конфликтов настоящего. Джеймс Верч предложил понятие коллективного вспоминания, чтобы описать и нарративы, и невербальные практики актуализации памяти20. Алейда и Ян Ассманы разбирают на части понятие культурной памяти. Они проводят различие между коммуникативной памятью и культурной памятью, противопоставляя «проживаемую, телесно воплощенную» автобиографическую память культурно санкционируемому памятованию, которое опосредовано текстами, символами и публичными акциями21. Коммуникативная память – это мимолетные повседневные обмены, например шутками или слухами, а культурная память воплощена в материальных объектах и социальных обычаях. Культурная память формирует групповую идентичность, дает инструменты для воссоздания прошлого, образует устойчивые понятия «наследия», предполагает специализацию и институционализацию и выполняет образовательные, нормативные и рефлексивные функции22.
Коммуникативная память активно взаимодействует с культурной памятью23. Институционализация культурной памяти национальными государствами – учреждение национальных архивов, публичные празднования разнообразных годовщин и распространение предпочтительных исторических нарративов – часто служит политической цели усиления национальной идентичности и маргинализирует индивидуальные воспоминания и альтернативные социальные идентичности. Коммуникативная память переинтерпретирует и обесценивает некоторые аспекты организованных и церемониальных мемориальных практик, в то время как частные воспоминания оказываются «зараженными национальными проектами сохранения и передачи памяти (remembrance)»24. Французский культурный историк Пьер Нора утверждает, что старая эпоха памяти и традиции уступила место новой эпохе истории и сознательного конструирования нарративов. «О памяти столько говорят только потому, что ее больше нет», пишет он25. Актуальные исследования посвящены истокам исторических мифов, их произвольному конструированию политическими элитами и их репрессивной способности маргинализировать альтернативные истории и идентичности26.
В космической истории есть свои повторяющиеся мифы. Сравнивая главные нарративы исследования космоса в разных национальных контекстах, Асиф Сиддики выявил четыре культурных архетипа, или «тропа», структурирующих эти нарративы: миф об отце-основателе (в советском случае это Константин Циолковский); миф об исключительно отечественном происхождении космической техники; миф о полете в космос как выражении национальной идентичности; и разнообразные стереотипные обоснования космического полета: судьба человечества, слава нации, национальная безопасность, экономическое развитие, научные исследования и польза для обычных
