за сдержанность тона в будущих статьях. Но даже того минимума увиденного и описанного было достаточно, чтобы составить представление о том, что происходит в Кампучии. Полпотовская служба информации, убедившись, что их попытка приукрасить режим не удалась, не простила Колдуэллу такого «отступничества». В следующий его приезд в Пномпень в декабре 1978 года он был убит в отеле «Руаяль» тремя выстрелами из пистолета. Стрелявший спустился по центральной лестнице из палисандрового дерева, сел во дворе на мотоцикл и скрылся в пустых улицах города. Помощи и правосудия ждать было неоткуда.
ПОГОВОРИВ с крестьянами, среди которых нашлось несколько человек, работавших в том кооперативе, мы двинулись дальше. Не успели проехать несколько дворов, как на дорогу выскочил худой, коричневый от загара человек с коромыслом через плечо. На концах его коромысла висели связки бамбуковых гильз, наполненных мутноватой жидкостью.
— Придется пить камбоджийское пиво,— сказал Ленг, велев шоферу глушить мотор.
Кисло-сладкий напиток, приготовленный из пальмового сока, прекрасно утолял жажду. Пивовар от души радовался возможности продать свой продукт, разливая его в чаши из кокосовой скорлупы. Расплатившись с ним и поблагодарив за угощенье, снова забрались под тент машины, и шофер дал газ.
Из знойного марева, словно призрачные видения, в стороне от проселка выплывают силуэты монументальных арок и тетраэдров, увенчанные каменными изваяниями многоголовых змей-нагов[3] — символа монаршей власти в старой Камбодже.
Подобные монументы, возникшие на заросших пустырях где-то в шестидесятые годы, своей грандиозностью должны были подчеркивать претензии правящих особ на величие и несокрушимость. Символика явно натянутая, претензии явно необоснованные. Время лишь оттенило их несостоятельность. Странное впечатление оставляют сейчас эти нагромождения из железобетона, латерита и песчаника, исполненные в ультрасовременном стиле, попадаясь путнику на унылом большаке в жаркий полдень среди малонаселенных или вообще безжизненных равнин. Невольно сравниваешь их с золочеными пуговицами, пришитыми к старому потертому кафтану, хотя по-своему они оживляют и украшают монотонный окружающий мир. Трудно сейчас сказать, чьи подвиги и память о каких событиях они увековечили, только ясно как божий день, что им далеко до былого, но истинного величия Ангкорвата и Байона, Ангкортхома и Преавихие — архитектурных памятников средневековой Кампучии.
Теперь эти арки и тетраэдры из железобетона, латерита и песчаника выглядят скорее как памятники историческому несоответствию монаршьих амбиций жизненной реальности. Ушедшие времена, утраченные иллюзии.
Полпотовцы приспосабливали такого рода сооружения под виселицы.
Мы подъехали к основанию одной арки, стоящей обочь дороги, ведущей в уезд Бати. Выйдя из машины, Чеа Ленг указал на табличку, привязанную к боковой колонне, и перевел с кхмерского надпись: «Здесь в ноябре 1978 года полпотовские солдаты убили 108 человек, среди которых находились 46 женщин и 27 детей».
Стояла та звенящая раскаленная тишина, когда, кажется, замер или притаился весь мир, и даже придорожный кустарник будто насторожился еще больше, ощетинившись желтыми колючками. Ленг сказал, что по решению народного комитета здесь в память жертв геноцида будет установлен обелиск. А пока вот так, по бедности просто отмечена эта скорбная памятная веха об одном акте большой трагедии, разыгравшейся в провинции Таксо, у дороги, ведущей в уезд Бати. Сюда в дни торжеств и поминовений отовсюду приходят люди, оставляют у подножья цветы и все, что положено в таких случаях.
Деревянная дощечка, неотесанный камень или скромный обелиск... Сколько таких надгробий появилось в Кампучии после освобождения! Но, несмотря на свою скромность и простоту, они хранят в себе заряд гораздо большей эмоциональной силы и исполнены гораздо большего смысла и человечности, чем массивные монументы, славящие сомнительные подвиги венценосцев и не вызывающие иных чувств, кроме недоумения.
На боковой тропе в этот момент показалась одинокая фигура буддийского монаха-бикху, окутанная оранжевым хитоном. С сумой через плечо, прикрывая остриженную голову черным зонтом, он медленно шел в нашем направлении, и из-под его резиновых сандалий выпыхивали горячие колечки дорожной пыли. Поравнявшись с нами, бикху вежливо остановился, будто уловил наше желание познакомиться с ним и поговорить.
Видно, для него такие встречи у братских могил, не предусмотренные «Патимокхой» — кодексом строгих правил поведения и образа жизни буддийского послушника, не впервой. Во всяком случае, как сказал задрапированный в оранжевую ткань путник, подобные встречи с людьми иной веры он не относит к 227 грехам, перечисленным в своде. Наоборот, считает своим долгом говорить людям о 108 причинах страданий в соответствии со священными книгами, наставлять и утешать. Сейчас он идет в свою пагоду из соседней деревни, где собирал подаяние и беседовал с крестьянами о жизни, о погоде, об урожае, вселял в них надежду на избавление от страданий.
— Как же,— говорил монах,— сердца людей и поныне полны печали и скорби. Я не знаю ни одной семьи, в которой бы не было погибших от рук полпотовских душегубов.
Мне уже как-то не хотелось задавать ему вопросы атеистического порядка, заставлять его распутывать клубки извечных противоречий между религиозными догмами и действительностью. Я не стал спрашивать его о том, как он, проповедуя буддийскую покорность и смирение, смотрит на насилие; как объясняет этот уродливый феномен человеческой истории, когда меньшая часть одной нации чуть было не уничтожила ее большую часть; как могло такое случиться вообще и почему никто вовремя не видел страшной опасности? Мой собеседник мыслил более простыми категориями, а потому, наверное, и был ближе к существу происходящего.
Да и речь его не отдавала заумной схоластикой, говорил он просто, глядел открыто и ясно, и даже вид погребального рва там, за чахлым кустарником, не влиял на выражение его спокойного лица и безмятежность духа. Судя по всему, он воспринимал несчастье своего народа как стихийное бедствие, как удар не очень милосердной судьбы и совсем был не склонен делать политические обобщения.
— Люди должны забыть тяжелое и горькое прошлое. Надо смотреть вперед,— рассуждал буддийский схимник,— надо жить дальше, любить, уважать и доверять друг другу.
Он подошел к столбу, на котором висели полуистлевшие куски линялой материи, высохшие венки, кружева из проволоки, поправил морщинистыми руками символическое убранство и прошептал беззвучную сутру. Затем достал из сумки горсть риса и положил ее в жертвенную урну, под которую была приспособлена снарядная гильза, прочел еще раз свою молитву с поясными поклонами и, не прощаясь, пошагал своим путем.
Что ж, каждый волен выбирать свой путь к совершенству, находить свои способы достижения общей гармонии. Этот монах стремится к нирване, высшему спокойствию и блаженному состоянию души. Как говорится, богу — богово. Но что-то я не почувствовал в его поведении и голосе отрешенности от прошлого. Ведь оно здесь повсюду, на каждом шагу напоминает
