живется богачу Минеичу, а все жалуется.
— Налогами замучили. Советска власть в разор разорить меня хочет.
Любит Минеич пожаловаться, да только не верят ему.
— Аль плохо тебе?
— Вот как плохо, лучше умереть.
— Ну, умри.
— Смерть придет, так, пожалуй, и умрешь.
Тетка Настасья и определила Ваньку к Минеичу.
— Он тебя к делу пристроит.
И пристроил Минеич Ваньку, — минутки посидеть не даст. А работы у Минеича хватит, он дело найдет. И не один Ванька у него — Машка еще, после дяди Софрона дочь. Машку на чесалку угонит машину вертеть, а то на дранку. Там бабы пошлют ее картошки «к завтрему» нарыть, а по ночам то того ребенка покачать, то другому соску сделать да в рот пихнуть.
Людям по воскресеньям отдых, а Ваньке с Машкой времени нет. Жаловался кое-когда Ванька тетке Настасье:
— Тяжело мне, тетенька.
— А ты терпи. Думаешь, сироте где-нибудь легко?
— Я бы лучше телят пасти пошел.
— Эка невидаль, пастух. А ты живи, держись. Хозяин старанье твое увидит, до дела доведет…
Лучше и не говорить об этом с теткой. Еще тяжелее после этого становится. Больно уж за Минеича она держится. А ведь и сама летом ворочает на него в полях и на гумне.
— Он благодетель наш, Ваня.
«Ну и благодетель, — думал Ванька. — Сколько ни работай, все ничего не платит…»
И правда, не любит Минеич платить за работу. Да с какой стати ему и платить, когда он сирот приютил?
— Им за меня богу молиться надо. Угол даю. Куда пойдут, к комсомолам, што ль?
А комсомольцы сколько раз говорили ему:
— Эй, дядя Кузьма, без договора держишь подростков.
Но не робеет Минеич. Он и обругать может.
— А кто вы такие?
— Экономправы! — ответит Гришка.
— Никаких правов ваших знать не хочу.
— ОЙ, ответишь по суду, Минеич.
— Пошли вы!
Выругается, плюнет и уйдет. Вот он какой мужик-то.
II
Ванька нет-нет, да украдкой и забежит кое-когда в избу-читальню к комсомолу.
— Больно гоже у них, — говорит он после Машке.
В комсомоле совет ему дают, как с хозяином договор заключить, Сколько работы надо от него и сколько отдыха. Хорошие все советы, да страшно подумать о них, не только-что говорить хозяину.
— Боюсь я, ребята.
— Чего бояться тебе? Вот чудной.
— Прогонит, куда пойду?
— Врет, не прогонит. Ты ему нужен.
А прогонит, мы в суд на него. Там-то с него за все сдерут.
Видит Ванька, правду ему говорят, а сказать эту правду хозяину — мороз по коже дерет. И досадно ему от своей робости, и сделать ничего не может. Видит он, что сколько ни работает на чужого дядю, а сам все разумши да раздемши ходит. У людей как-никак и сапоги и рубашки к празднику, ау него с Машкой нет ничего.
С Машкой говорить об этом начнет, а та и ручонками сухенькими всплеснет.
— Нешто можно? Он как даст нам по затылку, мы сразу и умрем с тобой.
Тетке Настасье и подавно говорить нечего.
— Думать не смей!
Чудно сказать «думать». Да когда это Ваньке думать? Вряд работать поспевай только. Время-то установилось после дождей хорошее, самая молотьба пошла. Минеич машину конную пустил в ход, поденщиков нагнал. Себе-то он обмолотил уже, теперь людям за плату молотит. Ванька к барабану на полок снопы подает, серпом поясья режет. Трудная это работа, горячая. Ревет жадный барабан, то и знай забрасывай ему в ненасытную утробу. Пуще всего боится этой работы Ванька, уж лучше снопы возить, аль лошадей гонять по кругу.
И нередко думал Ванька, когда уж из сил выбьется.
— Да что за прорва такая? За что я ему, а? Эдак в одночасье и умереть от работы можно.
III
Однажды, накануне праздника мая к Ваньке забежал Гришка комсомолец.
— Завтра приходите оба с Машкой к избе-читальне.
— Это зачем?
— Мы всех батраков созываем. С нами пойдете по улицам, а вечером спектакль бесплатный и музыка.
— Нас дядя Кузьма не пустит.
— Плюньте вы на него, а сами к нам. Он не смеет не пустить. Завтра праздник трудящихся.
Ушел Гришка, с гумна Минеич как раз.
— Кто это с тобой?
— Гришка.
— Чего он?
— Да так поговорил.
Минеич на небо поглядел, носом повел.
— Завтра, чем свет, пахать надо ехать.
Ванька замялся, несмело заявил:
— Ведь завтра никак праздник, дядя Кузьма.
— Какой? — вскинулся хозяин.
— Трудящихся, — чуть слышно произнес Ванька.
Минеич расхохотался, Ваньку по плечу похлопал.
— Никакого праздника нет. Это для лодырей праздник А у нас тогда будут симоны-гулимоны, когда работы никакой не будет.
И сердито куда-то кулаком погрозил.
— Это они все мутят. Не слушай их, а то плохо будет.
Ванька подумал: «Да хуже-то уж не будет».
IV
Утром, убравшись, Ванька задами и гумнами прямо к избе-читальне. Машка не пошла, только заплакала.
— Ну, ты как хошь!
А около избы-читальни уже народ собрался. Здесь увидел он и товарищей своих, которые работали у других богатеев, и пастухов, и даже кухарку попову.
— Батраки которые, сюда в ряды становитесь!
А председатель к ним к первым речь:
— Нынче мы празднуем первый май. Праздник это наш, он богачам не по зубам. Не бойтесь, что вы пришли на свой праздник, никто вам вреда не сделает. А завтра мы вызовем тех хозяев, которые еще договоров не заключили с вами. Мы их взнуздаем…
После речей двинулись по селу с красными знаменами и песнями. Дошли до той улицы, где Минеич живет. У Ваньки так и забегало в глазах. Вот увидит, вот подойдет да за руку выдернет…
— Ты что, — скажет, — делаешь, подлец, а?
Видит Ванька, сидит Минеич у окна, выглядывает, но не замечает он Ваньки. Больно народу много, нешто заприметишь?
Машка за углом избы стоит, жадно кого-то глазами ищет. Подружек своих увидела, те машут ей, зовут:
— Пойдем!
Печально качает Машка головой, на хозяина оглядывается. А тот глаза прищурил, губами что-то шепчет.
Вот уже передние ряды с флагами около Машки, вот хор с гармонистом прошел. Хлещут буйные песни, плещутся по широким улицам, а Машка все стоит. Видит, вон и Ванька с комсомольцами отшагивает, кто-то рубаху ему дал, в руках флажок маленький. И не утерпела:
— Ва-ань!!
В голосе и горле слезы. Остановился Ванька, вздрогнул в крике:
— Ма-ашк!!
И не помнит, как шмыгнула из-за угла, как стремглав перескочила через бревна и с размаха врезалась в ряды, прямо к Ваньке.
А Минеич только и вскрикнул:
— Назад!!
Но не пойдет
