с каждым мигом сморщивалась все больше, подавая из-под огромного ватного одеяла невнятный сигнал, что она еще где-то существует. Кулек сначала лежал на одной стороне кровати, потом сползал, то выше, то ниже, то в другую сторону. Как будто она пыталась прикинуть, как и где сможет развернуться. Или просто отворачивала лицо, показывая спину своим детям. Так она соскальзывала все ближе к стене и пыталась слиться с ней, приложив всю свою силу, которой было чуть меньше восьмидесяти лет.
Стена – роль ее в этой истории весьма значительна. (Как и у двери, через которую проходят туда-сюда, из одной стороны в другую, раз за разом и век за веком, а потому из вечности в вечность.)
Не какая-то необычная стена. И не представляющая какой-либо художественной ценности. Как стена в пустыне Тар, инкрустированная стеклышками, или стена высоко в горах, вписанная в коллаж из скал, или еще какая-нибудь, выдающаяся цветом и формой; и не украшенная к свадьбе дверь, сверкающая лентами и праздничными рисунками; и не дверь, которая, поддавшись лицемерному желанию, порожденному современными тенденциями, стала выглядеть старой, хотя была новой; не дверь, сделанная из пластика, но жаждущая выдать себя за обмазанную кизяком; не утыканная искусственными соломинками; и не с инкрустацией на гладком мраморе; и не цветная ошеломляющая высокая блестящая оранжево-сине-зеленая стена, построенная транснациональной компанией: такая не выцветет, не облупится, не потрескается, а будет стоять на месте твердо, неизменно, вечно.
Это была всего лишь простая стена, обычная стена из кирпича и цемента, пожелтевшая, оштукатуренная, стена среднего класса, на которой держались потолок, пол, окно, дверь. Внутри увитая сетью труб, проводов и всяких кабелей-шнуров, она заворачивала весь дом в стенной конверт и была его опорой.
Такая стена, к которой Мать, находившаяся теперь по эту сторону восьмидесяти, продвигалась сантиметр за сантиметром. Холодная стена в те зимние дни и, конечно, испещренная трещинами, как это бывает с обычными стенами.
Чего никогда нельзя будет сказать точно, так это, что сыграло большую роль: то, что стена притягивала ее к себе, или ее желание показать семье спину. Просто Мать становилась все ближе к стене, а ее спина становилась все слепее и глуше и сама сделалась стеной, отделив тех, кто приходил в комнату уговаривать-умасливать: «Мам, вставай!»
3
– Нет, я не встану, – бормочет кулек, завернутый в одеяло, – нет-нет, не сейчас, не встану.
Этот ответ встревожил детей, и они наседали все больше, потому что боялись: «Ох, наша Мама… Папа ушел и забрал ее с собой».
– Не спите так долго, вставайте!
Она все спит. Все лежит. Глаза закрыты. Повернулась спиной. Они продолжают нашептывать.
Когда был Папа, она вся была в заботе о нем, в движении, всегда наизготове, пусть и смертельно уставшая. Все перетирала в порошок, полна жизни. Раздражалась, злилась, брала себя в руки, не решалась сказать, делала вдох, еще и еще.
Ведь именно в ней движется вдох каждого, вдох каждого наполняет она.
А теперь она говорит, ей незачем вставать. Как будто Папа был смыслом жизни. Ушел он, а с ним – и смысл.
– Нет, Мама, нет! – настаивали дети. – Посмотри на улицу, солнце вышло, вставай, бери трость, поешь поджаренного риса – он с горошком; если расстроился живот, вот возьми пригоршню горчичных семян.
– Нет, я не, не… не, – хнычет Мать.
– Устала бедная, одна, сдалась. Подними ее, займи чем-то, развлеки, – подобно Ганге в них разливается безбрежный поток сострадания, вздымающийся волной у спины Матери.
– Не сейчас, – хочет закричать она. Но голос еле-еле доносится.
Могла ли Мать подумать, что попытки детей оживить ее все больше усилят притяжение стены? Так ли это было? Когда к комнате приближались звуки шагов, она ложилась, повернувшись спиной, и прижималась к стене. Она продолжала умирать: глаза-нос закрыты, уши запечатаны, рот зашит, ум опустошен, желания отсутствуют, птичка – фьють.
Но и дети упрямятся. Взялись всерьез: как прорастить на спине глаза, нос, уши? Что делать, если жалуется на понос от лепешек с подливой?
Все те же перебранки и ссоры. Все та же печка, деревяшки для розжига, мука. Все то же «постирай пеленки».
– Не, не, не, – твердила она.
Это не было махинацией, но она уподобилась машине. Уставшая машина. Изношенный механизм. Не желая растрачивать себя на что-либо, она раз за разом бессильно бормотала:
– Нет, не, ни… Сейчас не-е-е встану…
Пара слов, которые заставляли детей волноваться: Мать умирает.
Слова. А что такое слова? Звук, в который они подвешивают свои смыслы. За ними нет никаких доказательств. Они следуют своим путем. Порожденные умирающим телом и гибнущим духом, смыслы обретают противоположное значение. Посадили финиковую косточку, а расцвел гибискус. Они борются сами с собой! Увлечены своей собственной игрой!
Кто играл со смертью и страхом этого «сейчас не встану»? Эти механические слова стали мантрой, и Мать все повторяла их, но то было что-то другое или стало другим.
Желание или бесцельная игра?
– Нет, нет, я не встану. Сейчас я не встану. Сейчас-с-то я не-встану. Сейчас-с-то я не-е-евстану. Сейчас я новая стану. Сейчас-то я новая и стану.
4
Росток слова. У него своя пульсация. Свои тайные желания. В «нет», которое твердит умирающий, свои тайны. У «нет» свои чаяния.
Вот так. Как дерево стоит и пускает корни. Но устает от кружащих вокруг него теней все тех же лиц, от прикосновений листьев все тех же ароматов, от все тех же звуков чириканья на ветвях. И постепенно дерево стало задыхаться и бормотать «нет-нет».
Но есть ветер и дождь, и выдохнутое «нет», которое взметнулось между ними, обрело форму лоскутка. Он трепещет с шелестом, шрш-шрш… шуршит и оборачивается обетной ленточкой вокруг ветки, ветер и дождь завязывают ее. С каждым разом новый узел. Еще узел. НЕТовый узел. Новый узел. Новое желание. НЕТовый становится новым. «Нет» звенит по-новому. Порхает, трепещет, шелестит.
А дерево все то же. То же, что вы видите перед собой. Его ствол и склонившиеся нижние ветви окутывает дымовая завеса из повторяющегося «нет-нет-нет», тянущиеся вверх сплетенные ветви – «нет-но-нов», а ветви и побеги – руки и пальцы, устремленные к луне в небесах, – «нов-новый».
Или с потолка. Стремящаяся, ускользающая. Или со стены.
Там нашлась щель или образовалась, через нее крошечный кусочек жизни, подобно осколку дыхания, проскальзывает наружу. Вдох за вдохом рушит стену.
5
Разве можно ненавидеть своих? Но раздражаться – точно.
– Вставай!
– Нет.
– Солнце.
– Нет.
– Суп.
– Нет.
Спина. Молчание. Стена.
Только Сид придет, его тут же отправляют к ней. Сид, ее любимый внук. Сиддхартх, нынче Сид. Единственный человек, от которого она не могла отвернуться полностью.
