и вовсе подминать стали. Особенно некоторые.
— Воротынцевы?
— Они… у старика руки были длинные. Всё гребли да гребли…
— Новый не лучше.
— Может, и так. Нам с того дела нет.
— Если охотник, что ж артель не собрал? Или не пошёл служить?
— К кому? К тем, кто род до краю довёл? Или к другому кому, кто тоже жилы вытянет, а потом выплюнет и забудет, как звали? Да и Охотник из него не то, чтоб сильный. Так… чует тварей. Видеть учится. На той стороне бывал пару раз, но по краюшку. А это не то, что надобно. Тем паче не та у него натура, чтоб там выжить. Он скорее делец. Или артефактор…
А вот последнее слово заставило Светлова вздрогнуть.
— Ну да об этом ты с ним потолкуй… если желание будет.
Еремей поднялся.
— Ну… спасибо за чай. Что-то засиделся я… мальчишки, если захотят, пусть остаются. Послушают. Глядишь, вправду проникнуться.
Взгляд Светлова сверлил спину.
Нехорошо.
Будто примеряясь.
И уверен, что Еремей тоже этот взгляд чуял, хотя и шёл будто бы расслабленно.
— Передай там, чтоб потом не шлялились, где попадя. И на фабрику, если что, могут не идти.
— Нет. На фабрику пусть пока ещё походят. Пару дней всего… для дела, — Светлов принял решение. — А как сделаем, так и поглядим, что дальше будет со всеми вами…
Дальше было, честно говоря, скучно.
Полутёмная комната, некогда бывшая библиотекой. От библиотеки сохранились книжные шкафы, плотни придвинутые один к другому, и запылённые книги в ближайшем. Ковёр тоже убрали, но светлое пятно паркета выдавало, что когда-то он был.
Зато появились лавки.
И стулья.
И даже кафедра, с которой гражданин Светлов ярко и эмоционально рассказывал о тяжёлой жизни рабочих. Рассказывал рабочим же, потому у некоторых нашёл живейший отклик. Пришли немногие. Несколько бледных женщин, державшихся вместе. И они-то, судя по перешёптываниям, явились не ради идей, а за вещами, которые Светлана обещала отдать после собрания. Пухлый пьяноватый мужчинка, явно не понимавший, где находится. Пара подростков нашего с Метелькой возраста. И к нашему удивлению — Анчеев. Его мы даже сперва не узнали. А он, глянув на нас с Метелькой, отвернулся и сплюнул под ноги. Сел в самом тёмном углу, себя обнявши, да и замер так.
Были ещё какие-то люди, незнакомые да и желания познакомиться не вызывающие. Кто-то тихо перешёптывался, но в целом хлебали чаёк, грызли розданные баранки и внимали лекторам. Те же, явно чуя настроение аудитории, с просвещением не затягивали, высказывались кратко и в целом по делу.
После всем предложили подписать воззвание к Думе от имени Союза Петербуржских рабочих с требованиями сократить трудовой день, отменить штрафы и запретить телесные наказания. Кто-то даже к бумаге подошёл.
Как ни странно, задерживать нас не стали, только у самого выхода поджидал Симеон.
— Как вам? — спросил он, подпрыгивая то ли от переполнявших его эмоций, то ли от холода. На ногах у Симеона были домашние тапочки, на плечах — пиджачишко, который, может, и смотрелся, но вряд ли грел. Тем паче, что ветер с реки поднялся холодный, пронизывающий. Меня и в тулупе пробирало.
— Любопытно, — ответил я. — Только смысла не понимаю.
— В чём?
— В воззваниях.
— Так… если многие люди подпишутся, то в Думе увидят, что народ требует перемен!
— А думаешь, они не в курсе? Про рабочий день, про штрафы… — я сунул руки в рукава и подавил зевок. А потом огляделся.
Так, поводок у меня, конечно, вырос, но не настолько, чтобы можно было отойти от дома. А послушать, чего говорить будут, надо бы. Пусть товарищ Светлов минутой прежде бодро вещал с трибуны о светлом будущем, которое мы всенепременно построим, совместными усилиями и трудовой крестьяно-рабочей коммуной. Но мне хотелось послушать, о чём он станет беседовать за закрытыми дверями.
А он станет.
— Слушай… а Светлана — она кто? Твоя сестра?
— По духу и партии!
Ага. Значит, не родная. И вон как смутился. Стало быть, и чувства к ней отнюдь не родственные испытывает. Не те, в которых признаться прилично.
— А она где?
— Сейчас женщинам раздаст вещи, которые удалось собрать. И присоединится.
— Вы не тут живёте?
— Не совсем… во флигеле. Там, — он махнул куда-то в сторону сада, на который уже опускались сумерки. — А вы… уходите, да?
— Может, поужинаем? Нормально. А то я проголодался, пока эту нудятину слушал. Метелька, а ты?
— Не откажусь. Я тут корчму видел недалече. Сёмка, как тут, дают на вынос?
— Можно даже заказать доставку. В доме телефон имеется, — это Симеон произнёс важно, глянув на нас сверху вниз. Мол, небось нам о таком и не мыслилось.
Правда, сдулся тотчас.
— Но там недёшево, а я…
— Поиздержался?
— Вроде того.
— Угощаю, — я вытащил из кармана деньги. — Раз уж мне за сидение тут обещано было, так грех на сидение и не потратить…
Он моргнул светлыми ресничками.
— Звони, — повторил я. — В корчму свою… или иди. Только нормальной еды пусть снесут. А мы пока воздухом подышим. Сад поглядим… можно?
— Отчего ж нельзя?
Наивный какой.
Но раз можно, то воспользуемся.
И неспешно ступаем по заросшей тропе, делая вид, что интересен нам не столько дом, сколько эти вот голые палки, прихваченные свежим ледком. Он же хрустит и блестит в космах травы. А дом мрачен и тёмен. Окна забраны ставнями и сходу он кажется нежилым. Но это обманчивое впечатление и как минимум дворник должен знать, что дом — очень даже жилой.
А значит, и городовой знает.
И про дом, и про хозяйку его, которая даже мне кажется подозрительной. И про других личностей. И о чём это говорит? А о том, что у этих самых личностей крыша отменного качества, коль уж до сих пор это гнездо народных вольностей не разорили.
Вот и думай. То ли сам гражданин Светлый на полицию работает, то ли…
— Не нравятся мне они, — Метелька по-прежнему прячет руки в подмышки.
— А то мне, можно сказать, нравятся… Кстати, мы им тоже не особо симпатичны.
— Не всем.
— Ты про что?
— Про девицу эту. Она аж прям распереживалась, когда ты того… ты в следующий раз аккуратней, Сав. Эта-то дура, но мало ли, кто и чего подумает.
Его правда.
