но каждую ночь я слышу его голос: «Ты лев, что заигрался в агнца. Вот почему оставлен ты Богом и почему натравил Он меня на тебя».
Его глаза были прикованы к моим, хоть он и бросил взгляд на каждую из дочерей. Вены Альбы почти высохли, плоть ее осыпалась под моими пальцами, как пепел жизни, которую он когда-то разрушил. Алина упала на колени, высосанная до серой бледности. Селин так жадно глотала ее кровь, что она стекала у нее по подбородку.
– О-отец… – шептали они. – Н-н-не дай ему забрать нас…
– Отпустите их, – приказал он.
И тогда я рассмеялся. По-настоящему рассмеялся среди этой бойни, этого безумия, этой бурлящей от вскипающей крови молотилки, которую мы называем войной. Рабы-мечники ринулись на помощь хозяйкам, но Феба встретила их на лестнице и разорвала в клочья. Повсюду люди испускали последние вздохи, взывая к своим матерям, к своим возлюбленным, к Богу, которому на все это наплевать. И я уставился в глаза Фабьену, еще глубже погружая пальцы в горло Альбы, чувствуя, как ее плоть превращается в прах, когда она снова закричала:
– Ты понесешь невообразимую потерю, Габриэль, если не уберешь свою руку. – Вечный король обнажил клыки, и голос его дрожал от ярости. – Несчастный глупец, не ведаешь ты, что творишь.
Он впился в меня глазами, обрушив на меня всю свою мощь, весь груз времени, ярости и ненависти, стоявших за ним, вдавил меня в камень. Но я представил себе лицо моей ненаглядной Пейшенс. Почувствовал, как обхватили меня руки моей Астрид. И ощутил в себе нерушимую силу.
– Я знаю, что отнимаю то, что тебе дорого, – выплюнул я, не сводя с него глаз. – Так каково это – терять то, что любишь, ублюдок?
– О том же спрошу тебя я, когда Диор Лашанс ляжет в холодную могилу и всякая надежда на спасение будет потеряна.
Фабьен взглянул на Селин, но губы моей сестры так и были прижаты к горлу Алины. Она продолжала пить, утоляя жажду и отчаянно стеная. Душа древней Железносердки висела на волоске, и в ее взгляде читались и ужас, и неописуемое блаженство, пока моя сестра высасывала. Клянусь, я видел, как в глазах Фабьена заблестели слезы, смешиваясь с ядом на языке.
– Посмотри на это, – прошипел он. – Мерзость. Анафема. Отступники были чумой, Габриэль, движимой безумием, высокомерием и обманом. Никто на этой земле не заслуживает того ада, который мы им подарили. – Затем он покачал головой, и его кровоточащий взгляд снова упал на меня. – Ты застелил себе постель настоящим злом, старый друг.
Я покачал головой, почти потеряв дар речи.
– Как… смеешь ты… говорить мне о зле?
Я снова посмотрел на Альбу, дрожащую в моей хватке. Из ее расплавленных глаз текли черные слезы, а в голосе звучал старый знакомый ужас – она пыталась просить. Умолять. Но дело в том, что я уже видел все это раньше. Этих бесчисленных монстров, уложенных в могилу. Едва ли они были героями, про которых мне рассказывали когда-то. Несмотря на весь блеф и бахвальство, на всю древнюю силу и мощь, в самый последний момент вы все, историк, умоляете, как дети.
Габриэль пристально посмотрел на свою сестру на другом берегу реки.
– И вы умрете как собаки.
– П-пожалуйста, – выдохнуло то, что осталось у меня в руках. – Отец, с-спаси м…
А потом и оно исчезло. Разрушилось. Уничтожилось. Все эти столетия провалились в пустоту и превратились в обугленные останки и пепел. Я видел, как вздрогнул Вечный Король, когда умерла Альба. Дернулся, будто я ударил его. И тогда, поднявшись над останками его дочери, я бросился на него, схватил за горло, впиваясь пальцами в гнилую замерзающую плоть. Когда я стаскивал его со стены, я понял, что этот жалкий порченый и близко не походил на Фабьена – всего лишь марионетка из мяса, на которой тот ездил, чтобы мучить меня. Но тем не менее я молился изо всех сил, чтобы он хотя бы почувствовал боль, когда я заставил вскипеть кровь у него в жилах.
– Ты убил мою жену, – выплюнул я. – Ты зарезал моего ребенка. Ты отнял у меня все, что я любил. И я клянусь всем, кто я есть, и всем, кем когда-либо буду, ты будешь гореть в аду за то, что сделал.
Я плюнул ему в лицо, на языке у меня кипела ненависть.
– Там и увидимся.
Нежить зашипела, и мне показалось, что да, он действительно почувствовал боль: его черная кровь закипела, стекая по моей руке, а глаза наполнились алыми слезами, ослепленные светом моей эгиды. Но Фабьен все равно оставался в этом теле, терпя муки, чтобы в последний раз уколоть меня.
– Да, я убил твою семью. Кровь за кровь – это правило, и мы оба его знали. И, возможно, однажды ночью ты отправишь меня в ад. Воистину, часть меня все еще молится об этом, старый друг. Но, интересно, будешь ли ты так же ненавидеть ту тварь, что у тебя за спиной? Питать к ней такую же злобу? Ведь и твоей сестры руки запятнаны кровью твоей семьи, Габриэль.
– Ты гребаный лжец. Яд нежити со словами…
– Да, да, – улыбнулся он, глаза его заблестели. – Но Селин Кастия произошла из моего рода, угодник. Как так получилось, что Железносердка заполучила силу Отступников? По годам она всего лишь птенец. Как получилось, что в ее жилах течет сила древних?
Я повернулся к Селин, которая все еще сжимала горло Алины, высасывая последние капли из ее вен: ее силу, ее душу и ее дары. Налитые кровью глаза моей сестры переместились на меня. Голос Фабьена у меня в голове затихал.
– Бедный Вулфрик.
Тело у меня в руках вздрогнуло, а его шепот эхом отдался в моей голове.
– Спроси ее, как он умер, де Леон.
Порченый у меня в руках рассыпался в прах, и ветер развеял его по воздуху.
– А потом спроси, кому ты должен служить.
Алина закричала, ее тело дернулось, пальцы сжались, изогнувшись, как когти, когда зверь внутри нее попытался уцепиться хоть за что-то. И, издав последний сдавленный вопль, Душегубица рассыпалась дождем из пепла, который буря вырвала из рук Селин и унесла вдаль. Моя сестра опустилась на колени на то, что осталось от древней, запрокинув голову и широко раскинув руки, а вокруг нее заклубилась черная пыль. И тогда я увидел это точно так же, как тогда, в Авелине: ужасная рана на ее горле и подбородке уменьшилась, на кости снова наросли мышцы, уплотнилась кожа на изуродованной
