платком в горошек.
Потом он водрузил их на место и воззрился на Королевну. Из-за линз его зеленовато-голубые глаза казались неправдоподобно большими. – И как же сегодня вы смогли найти сюда дорогу, моя дорогая шпионка?
– Это должна рассказывать Мэдди, – великодушно признала «шпионка». – К тому же я задолжала ей виски.
В итоге Мэдди поведала благодарной аудитории, как исполняла роль Ватсона при своей подруге, выступившей в качестве ветреного Шерлока Холмса: о проколотом перед жилищем зажиточных фермеров колесе, а также верных предположениях Королевны насчет собак, продовольствия и цветов.
– И, – триумфально закончила Мэдди, – фермерша нарисовала ей карту!
Так называемая немецкая шпионка бросила на Мэдди острый взгляд. Командир эскадрильи Крейтон требовательно протянул руку ладонью вверх.
– Карту я сожгла, – негромко заявила Королевна, – бросила в камин, когда мы только сюда вошли. И я не скажу вам, на какой ферме мы были, так что даже не спрашивайте.
– Мне не составило бы труда вычислить эту ферму просто по описанию, которое дала ваша подруга, – заметил близорукий.
– Я офицер, – совсем тихо отчеканила Королевна. – И по полной программе пропесочила фермершу, когда она закончила рисунок. Сомневаюсь, что она нуждается в еще одном предупреждении. Но с другой стороны, я не сказала ей ни слова лжи. Может, если бы я ей врала, она была бы более подозрительной. В такой ситуации неправильно кого-то наказывать – кроме, разумеется, меня самой.
– Мне это даже в голову не пришло. Я в восторге от вашей инициативы. – Джентльмен в костюме посмотрел на молчавшего Крейтона. – Я считаю, что предположение, которое вы сделали раньше, справедливо. – И он процитировал строки, которые, как догадалась Мэдди, принадлежали перу Киплинга: – «Лишь раз в тысячелетие на свет рождается лошадь, настолько же приспособленная для Игры, как этот наш жеребенок».
– Учтите, – серьезно сказал Крейтон, глядя поверх сложенных домиком пальцев прямо в увеличенные линзами глаза джентльмена в штатском, – эти две девушки отлично сработались.
Сл / со и р-т.
Проклятый хитроумный английский разведчик с его играми в бога.
Я так и не узнала его имени. Крейтон представил своего товарища псевдонимом, который тот иногда использует. Во время нашего собеседования он в шутку назвал номер вместо фамилии, потому что так поступали в «Киме» агенты разведки Британской империи (мы-то так не делаем; во время подготовки нам говорили, что номера в качестве агентурных кличек слишком опасны).
Он мне нравился (не поймите меня неправильно): прекрасные глаза за жуткими очками, гибкое и сильное тело под скучным твидом. Флиртовать с ним было просто наслаждение – все эти бритвенно острые литературные подначивания, как у Беатриче и Бенедикта в «Много шума из ничего», а также битва умов и подспудная проверка. Но он на самом деле играл в бога. Я это заметила, я была в курсе и не возражала. Мне казалась такой волнующей возможность стать одним из его архангелов-мстителей, войти в число немногих избранных.
Фон Линден примерно одного возраста с завербовавшим меня агентом разведки. Интересно, у фон Линдена тоже есть образованная жена (кольцо-то он носит)? Не могла ли эта жена учиться в одном университете с моей преподавательницей немецкого?
От абсолютного, неподдельного, невероятного безумия подобного ординарного стечения обстоятельств мне хочется опустить голову на холодный стол и разрыдаться.
Все целиком и полностью неправильно.
У меня кончилась бумага.
Ормэ, 16.XI.43, Дж. Б.-С.
Ох, Мэдди.
Я запуталась. Потеряла нить повествования. Ушла в детали, наслаждаясь ими, будто шерстяными одеялами или алкоголем, с головой погрузилась в первые дни нашей дружбы, до краев наполненные огнем и водой. Из нас действительно вышла потрясающая команда.
Я была совершенно уверена, что она благополучно приземлилась.
С тех пор, как я в последний раз что-то написала, прошло четыре дня. Причина очень проста: отсутствие бумаги. Когда в первый день никто за мной не пришел, я так и подумала и проспала все утро, устроив себе выходной. Одеяло изменило мою жизнь. Но к концу второго дня я очень проголодалась и подустала сидеть в абсолютной, чернильной тьме.
А потом эти снимки. Мне и раньше показывали раскуроченную заднюю кабину «лизандера» Мэдди, но таких фотографий я еще не видела. На них было увеличенное изображение кабины пилота.
Ох, Мэдди.
Мэдди.
На этом и закончился покой моих выходных. К тому же опять начались допросы этой молодой француженки. Я лежала и плакала, прижавшись носом к щели под дверью – свет в мою камеру попадал только оттуда, – и узнала ноги этой девушки, когда ее волокли мимо (у нее красивые стопы, и она всегда босиком).
После тех фотографий я бы все равно не уснула, но я ведь говорила, что моя камера расположена вплотную к допросной? Чтобы заснуть во время допроса даже на пуховой перине, нужно быть абсолютно глухим.
На следующее утро трое солдат заковали меня в кандалы – в кандалы! – и потащили в подвал. Я была уверена, что меня порежут на куски, но оказалась в кухне, самой обычной кухне оскверненного отеля, где нам готовят такой вкусный серый капустный суп (а хлеб не пекут: черствые ломти, будто вытащенные из помойки, приносят откуда-то еще). Вроде бы уволили поденщицу, которая скребла кастрюли, мела полы, меняя одни опилки на другие, менее заплесневелые, таскала дрова и уголь, выносила и опорожняла ведра заключенных, чистила картошку для офицеров (мне нравится представлять, что она не моет руки между этими двумя занятиями) и так далее. Точнее, ее арестовали и посадили в тюрьму – конечно, не в эту – за кражу пары кочнов капусты.
Как бы то ни было, позавчера понадобился человек, чтобы выполнять все эти сложные задачи, пока на освободившееся место не найдут новую работницу.
Ну кто подойдет для такого лучше офицера летных разведывательно-диверсионных войск? А кандалы должны были служить напоминанием, что я заключенная, а не вольнонаемная. Думаю, в основном оно предназначалось для повара и его подручных, но повар был такой грязной скотиной, что не заметил бы даже, окажись я самим фюрером, лишь бы удалось потискать мне грудь.
И – да, я ему позволяла. Может, вы решите, что я поступилась честью ради еды, но нет! (Хотя старый козел щедро разрешил мне попировать очистками картошки. Чистить ее самой мне не пришлось: им хватило ума не давать мне нож.) Но я, как опиумный наркоман, была готова почти на что угодно ради бумаги.
Подвал «Шато де Бордо» – просто заповедник странных вещей. Довольно жутких. Тут есть несколько помещений (с холодильниками и газовыми плитами), которые, возможно, используются для жутких экспериментов, но в основном пустуют, потому что недостаточно изолированы
