ли? — Говорит он, когда она подходит к кровати.
Он говорит эти слова почти с любовью, но блеск в его глазах совсем не такой. В них есть злоба, и на мгновение мне становится жаль эту девочку, которую он собирается сделать своей собственностью. Его раздражение от нашей перепалки прошло, и теперь он заворожен тем, как колышется грудь девушки при движении. Он нежно гладит экран, как будто тот позволяет ему прикоснуться к ней.
— Я наблюдал за ней несколько месяцев, просто ждал. Она даже не подозревала об этом. — Он радостно потирает руки. — Ты слышал, как она поет? — В его взгляде есть что-то вызывающее.
Я качаю головой, зная, что это именно тот ответ, которого он ждет.
Когда, по его мнению, у нее был шанс спеть? Чертов идиот.
Он снова смотрит на монитор, и агрессивность в его позе угасла.
— Ее голос звучит в моей душе. — Он смотрит на нее с выражением, которое некоторые могут принять за любовь. — Пройдет совсем немного времени, и ты станешь моей, моя милая певчая птичка.
Когда он уходит, Марсель поворачивается ко мне с широко раскрытыми глазами.
— Её отдадут сыну босса? — Тихо и протяжно присвистывает он. — О, как бы я хотел забрать её себе, просто чтобы позлить его. Он такой заносчивый, смотрит на всех свысока, думая, что лучше нас, хотя на самом деле он просто кусок говна.
— Следи за своим языком, — шиплю я на него, потому что мне больше нечего сказать. Вот такой я человек.
ГЛАВА 12
РАЙКЕР
Марсель стоит в дверях нашей спальни, в уголках его рта появляются белые пузырьки пены, когда он чистит зубы. Он что-то говорит. Я могу понять это по его паузам, по тому, как двигаются его губы, и по тому, как он приподнимает бровь, ожидая моего ответа.
Я перевожу взгляд на него и указываю на наушники, которые закрывают мои уши. Они с функцией шумоподавления, и это моя новая любимая вещь.
Я не навещал девушку с тех пор, как ушёл Джуниор. Его визит немного потряс меня, заставив вспомнить, что поставлено на карту в моей роли в обучении этой девушки. Она будет принадлежать ему, и я не могу с ней связываться. Но я не могу оторвать от неё взгляд и позволяю своему разуму воображать вещи, которые просто не могут быть.
Марсель делает ещё одну попытку, кивая в мою сторону, словно желая подчеркнуть свою точку зрения. Я лишь качаю головой и пожимаю плечами, стягивая один ботинок носком другой ноги. Мне не нравится носить обувь, она меня раздражает. Ботинки падают на пол, и Марсель, покачав головой, наклоняется, чтобы поднять их.
Он держит их в воздухе, продолжая говорить, а зубная щётка подпрыгивает вверх-вниз. Затем он открывает комод и кладёт ботинки в нижний ящик, жестами показывая, что именно там я должен их хранить в будущем.
Я закрываю глаза, но внезапно с меня срывают наушники. Я открываю сначала один глаз, затем другой.
— Еда, — медленно и громко произносит Марсель.
— Не прикасайся ко мне, чёрт возьми.
— Я тебя не трогал. Я трогал твои наушники.
Я пытаюсь дотянуться до них, но он вырывает их у меня из рук. Сделав глубокий вдох, я снова закрываю глаза, мысленно считая до тех пор, пока мой гнев не утихнет.
— Еда, — снова произносит Марсель. На мгновение воцаряется тишина, а затем я слышу, как он сплёвывает в раковину. — Ей нужна еда.
Я резко сажусь. Чёрт, я даже не подумал об этом.
— Кухня, — бормочет Марсель, отвечая на мой невысказанный вопрос. — Бери всё, что хочешь.
Кухня в этом доме небольшая, на столе стоит газовая горелка. В раковине сложена грязная посуда, словно в ожидании прихода горничной. Однако, несмотря на это, холодильник и полка, которая служит кладовой, переполнены, а морозильная камера забита до отказа.
Я открываю дверцу холодильника, гадая, какие блюда она любит. Но потом вспоминаю, что это не должно иметь значения, и достаю из холодильника пластиковый поднос. На нём, похоже, лежит сырное ассорти, которое, кажется, было приготовлено кем-то, но так и не съедено.
Я задаюсь вопросом, принадлежит ли это Марселю, но потом решаю, что мне всё равно. Взяв с полки пачку крекеров и высыпав их на поднос, я иду по коридору и набираю комбинацию на её двери. Уже собираясь войти, я ныряю в шкафчик для белья и беру тряпку, зная, что мне нужно как следует промыть раны на её запястьях.
Когда я вхожу, я произношу фразу, выражающую моё недовольство. Она сидит на кровати, опустив глаза, и не желает смотреть на меня. Когда я приближаюсь, она поднимает взгляд, но лишь для того, чтобы обратить внимание на поднос с едой. Я почти вижу голод на её лице, но не могу быть уверен, поскольку она по-прежнему избегает моего взгляда. Я не понимаю, почему это вызывает у меня беспокойство. Так не должно быть. Я должен научить её смотреть вниз, показывая своё подчинение. Но по какой-то причине я желаю, чтобы она подняла эти глаза.
— Подойди, — говорю я, стараясь смягчить свой тон. — Встань на колени.
Даже когда она продолжает смотреть в пол, я замечаю, как она борется с собой. Я хочу убедить её, что всего лишь пытаюсь помочь.
— Ты голодна? — задаю я вопрос, который заставляет её поднять взгляд на меня. В её глазах отражается множество эмоций: ненависть, голод и унижение.
Я сосредоточиваюсь на ее запястьях.
— Нам нужно промыть твои запястья, — говорю я. Кровь уже засохла, и раны неглубокие, но мне всё равно нужно их обработать. При моих словах ее руки опускаются, а ненависть в глазах становится еще сильнее, чем раньше. Я хватаю ее за запястье и притягиваю к себе. Даже если она меня ненавидит, я должен выполнить свою работу.
— Ты ранена, — говорю я.
И снова эти глаза. Они смотрят на меня с обвинением, и я пытаюсь донести до нее свою мысль. Я не хочу причинять ей боль. Я говорю ей об этом, и даже немного лгу, обещая, что боли не будет, если она сама этого не захочет. Я не чувствую никакой вины за свою ложь, я просто хочу, чтобы она принесла хоть какое-то облегчение, даже надежду, какой бы бесполезной она ни была.
— Открой, — говорю я, обращаясь к ней.
И вот начинается новый раунд борьбы. Она сидит неподвижно, словно загипнотизированная. Ее мышцы напрягаются от усилий, но она лишь смотрит на еду, не прикасаясь к ней и не открывая
