варденом состоялся многим ранее, теперь же я хотел всего-навсего получить свой ключ… Которого не оказалось на привычном месте.
Я присмотрелся: не просто так, но довольно тренированным — всякий физик сам себе прибор — эфирным зрением. Мало ли, повесили не на тот гвоздь, кто-то удачно пошутил с чарами сокрытия…
- Брум, - немного смущенно сообщил мне сторож… Или мне так показалось, потому, что разбираться в скудной мимике троллей я как не умел тогда, так не научился и после. - Брум-брум… Амлетссон!
Пришлось согласиться: действительно — ведь я он и есть.
- Брум. Новый ключ. Заказал, - озерные тролли — вполне себе люди, вот только говорят немного странно. Отсюда и это их «брум», без которого не начинается ни одно предложение, и категорическое нежелание пользоваться личными местоимениями.
- Меня устраивал старый ключ, - не очень вежливо сообщил я. Впрочем, озерные тролли, да еще молодые — всего-то третья сотня лет — все равно не понимают всех нюансов культурного обращения, - господин Вальди. Или с тем ключом, ну, первым, что-то случилось?
- Брум. Сосед, - понятно ответил сторож. - Брум, сейчас в дому.
В дому, то есть, в моем, до сей поры личном, дорме, действительно оказался посторонний хуман, то есть человек базовой линии: взаправду — новый сосед.
Мне он не понравился сразу — хотя бы тем, что отодвинул от окна кровать, застеленную моим одеялом, переместив на место той обеденный стол.
Еще он, не стол, конечно, а новый сосед, пах разом странно и как-то хрестоматийно, что ли: соленым жиром, крепким фермерским мылом и будто бы дешевым дистиллятом, но последним — не очень убедительно. Позже оказалось, что запахи я угадал верно, ну, кроме одного. Тем спиритусом, который вини, пах не напиток, но одеколон, какового незваный гость вылил на себя столько, что и у менее нюхастого человека с непривычки резало бы глаза.
Образ довершала плохо выстиранная клетчатая рубаха навыпуск: такую вот красно-синюю клетку даже наши, исландские, хуторяне, носят только в том случае, когда совсем уже нечего на себя надеть.
- Гриш, - непонятно произнес хуман, протягивая руку, впрочем, довольно чисто вымытую и с коротко остриженными ногтями. - Я есть твой сосед от этот самый день.
- Локи, - руку я решил пожать. - У тебя интересный акцент. Ты грек или турок?
- Я есть еврей, - Гриш сделал страшные глаза. - Нет, ты не антисемитизм?
- Не, у нас таких не водится, - я зачем-то решил все отрицать. - Еврей и еврей, все равно.
- А, ты антисемитизм да! - сразу и огорчился, и странно обрадовался, собеседник. - Всякий, который говорить на еврей, что все равно, скрывать против!
- Вот сейчас, прости, я ничего не понял, - мне, конечно, все было понятно — не так уж сильно новый сосед коверкал новобританский: иные ганеши или камало делают это невообразимо страшнее. Дело было в другом: мне очень сильно, до икоты и выпадения шерсти с ушей, захотелось поссориться со вновь прибывшим турком, греком или кто он там оказался на самом деле.
Сам факт того, что ко мне, в нарушение всех и всяческих договоренностей, подселили непонятно кого, да еще столь неопрятного, бесцеремонного, и…
- Я есть беглец, - зачем-то уточнил то ли гость, то ли сосед. - Не так, не беглец: бе-же-нец. Советская Россия, понять?
Советский, значит… С красными мне до той поры драться не приходилось: однако, все случается впервые!
Драки не вышло. Совсем не вышло. Я не успел даже замахнуться: советскому оказалось достаточно моего предвкушающего оскала, и нет, тогда я не улыбался, а если и скалился, то нехорошо.
Незваный гость весь сжался, забился в угол и принялся оттуда, поскуливая, непонятно жаловаться на жизнь. Внимательно прислушавшись к словам, я опознал вечные латинские, древние греческие, и, кажется, немецкие корни, но в сочетании столь невообразимом, что понял сразу: это и есть советский! Мне ведь уже говорили, что он непохож ни на один язык, но напоминает все наречия мира сразу…
Драки не вышло: простите, просто не поднялась рука.
О том, кто таков мой новый сосед, откуда он взялся, сколько планирует делить со мной мою личную комнату и каких еще гадостей от него стоит ждать, я выяснил постепенно: дня за три.
- Я — важный советский ученый! - сообщил мне сосед примерно к концу, как раз, третьего дня общения. - Вынуждено переместился из Союза в Европу, мне дали квоту, квота беженца была только сюда.
Из сказанного я понял сразу несколько вещей.
Во-первых, мой незваный гость то ли специально придуривался, изображая незнание человеческого языка, то ли обладал феноменальными лингвистическими способностями: всего за два дня он перешел с голубиного английского на красно-драконий, если вы понимаете, о чем я. Булькающее звучание и глотание некоторых согласных совершенно не мешали мне понимать его, соседскую, обновленную речь.
Во-вторых, соседушка не очень корректен, или, если проще, любит прихвастнуть: я совершенно точно знал, что любой, хоть сколько-нибудь значимый, советский ученый (а еще ханьский, джунгахорский, аньгутский — и откуда там еще бывают ученые, стремящиеся в свободу и демократию?) проходит по особому разделу и место, где поселиться, выбирает сам.
В-третьих, назвать себя евреем он, конечно, мог, но, видите ли… Накануне была суббота, и в этот день как-бы-еврей совершенно нормально работал! Еще жир, которым дядька пах в самом начале, оказался свиным, кроме того… Впрочем, и первых двух признаков мне хватило для того, чтобы понять — врёт.
- Что же здесь, в нашей глуши, забыл настоящий деятель науки с той стороны рассвета? - издевательским тоном обострил ваш покорный слуга. - Да еще в настолько неприятной компании, как выселенный — по причине крайней конфликтности — в нестабильный дорм ассистент кафедры общей физики?
Советский вроде-бы-ученый сделал вид, что меня не понял… Или решил относительно ловко сменить тему.
- Ужас. Тихий, тоскливый, серый ужас — вот что такое этот ваш советский союз, - я как-то сразу понял, что название своей бывшей уже страны Гриш произносит со строчных букв. Такое, знаете, как-то ощущается. Почти-точно-не-еврей, между тем, продолжил.
- Все ходят в военной форме или в ее подобии. Все друг за другом следят. Каждый на каждого стучит! - привычная уже робость его куда-то делась. Тощие плечи расправились, плохо выбритый подбородок вознесся ввысь, глаза загорелись почти фанатичным
