могут быть такими вещами, что всё на них обменять можно, – продолжил мой собеседник и поставил чашку. Взгляд его при этом стал острым, всепроникающим. – Не сами по себе куски золота и серебра должны стать тем, что обменять всё на всё можно, а иначе надо всё сделать.
Я ничего не понимал, но слушал внимательно.
– Умные люди сделали драгоценный металл круглым, печать специальную наложили, следили за тем, чтобы нужное количество золота да серебра в монетах плавилось. Стали люди разные вещи да услуги этими золотыми да серебряными круглешками мерить.
Стало как-то страшно от этих слов.
– Да надобно сказать, – вдруг возвысил свой голос Павел Иванович, – что не у всех людей получилось настоящую цену всему определять! Один вот думает, что пуговица в золотую монету стоит, а вот знающий человек знает, что и сотня пуговиц золотой монеты не стоит!
Он хитро улыбнулся и посмотрел на меня.
– Потом, должен сказать, и металл никакой не нужен стал. Государство его разными бумагами, что называть стали ценными, заменило, разные названия в роде «кредитного билета» придумало. Молодцы! Правда?
Холод пробежал по моей спине, улыбка его оскалом мне показалась.
– Только это задачу не упростило. Люди совсем запутались. Кое-как ещё с чаем там и сахаром что-то понятно. Можно как-то сообразить, что и сколько стоит! А вот что посложнее, да позначимее… Тут тяжело! А ещё эти романтики! Видели таких?
Видимо, я подтвердил, потому что мой собеседник продолжил:
– Так уж оказалось в этом мире, что люди разделились на две категории. Одни знают цену денег, понимают, что и за что купить и продать можно, и другие…
Взгляд его пригвоздил меня к месту, я вспомнил карканье Гуамоко в утро того дня.
– Другие, поскольку цену деньгам – не имеет значения, бумажные те или металлические – определить не могут, поэтому говорят всем, что есть вещи, которые не продаются!
Он рассмеялся. Страшно, холодно. Потом рывком схватил белую чашку, выпил всё, что в ней ещё было, и закончил:
– Я вот цену деньгам знаю.
Мир померк в моих глазах. Земной шар остановился и не хотел двигаться дальше.
– Вы же умный человек, господин Сказочник, – обратился он ко мне. Несмотря на то, что я только что пил чай, горло моё пересохло. Жар окутал меня плащом, тут же отпустил, а после этого сразу же лёд окутал моё тело, сковал всё, кроме последнего удара сердца, которое ухнуло колоколом, что-то разбило, словно стеклянное, что-то посыпалось вокруг и разлетелось вдребезги, а посередине всего этого на белом плетёном кресле в ночи сидел, собрав руки в замок, Павел Иванович и смотрел на меня.
– Вы же умный человек, господин Сказочник, – повторил он раскатистым эхом. – Вы же понимаете, что не может быть ничего вечного. Объявление, написанное по глупости вороной, не может составить ваше счастье! Счастье нужно взять самому! Я же, человек знающий цену деньгам, предложу вам то, чего вы действительно заслуживаете! То, что сделает вас хозяином своей Судьбы!
Я хотел спросить, уже не помню чего, но у меня ничего не получилось. Я сидел, покорно всё это слушал и ждал.
– Я знаю, сколько стоит Мутное Зеркало. Я знаю, сколько стоят Безымянные Монеты. И я знаю, сколько нужно вам, господин Сказочник, чтобы вы были властителем своей Судьбы. Но возможно это только при одном условии!
Он резко вытянул руку с указательным пальцем вверх, а у меня, не знаю почему получилось, вырвалось:
– Что же?
Он победоносно сверкнул глазами, полез в полы своего пиджака, аккуратно достал сложенную вчетверо бумагу и стал её разворачивать.
– Вам нужно быть человеком той же категории, что и я, господин Сказочник!
– Что же это за категория? – сказал я и почувствовал, что всё, чем сковал меня мой странный собеседник, меня отпускает, я вновь обретаю власть и способность владеть собой.
– Вы должны быть человеком, который знает цену деньгам! – заключил Павел Иванович и, расправив лист, на котором я заметил какой-то герб и множество букв в завитушках, положил его передо мной.
5
Должен заметить, что рассказывать события, произошедшие далее на балконе, у меня нет права. Обойдёмся без них.
6
Павел Иванович, постукивая концом своей трости, спустился по ступенькам Музея. Двое его слуг, заметив своего хозяина, тут бросились на свои места: один сел на козлы, другой как-то там пристроился сзади. Я остался на крыльце, а Павел Иванович сел в экипаж.
– Прощайте, Павел Иванович! – крикнул я, подняв правую руку. У меня было железное ощущение того, что с этим человеком нам ещё придётся увидеться.
– Прощайте, мёртвая вы душа! – загадочно попрощался он, ласково улыбнулся и задёрнул занавеску. Экипаж его тронулся, цокая копытами по московскому, только что поменянному асфальту. Его экипаж ещё не успел скрыться из глаз, как сверху почти что упала взбаламошенная ворона:
– Что ты ему сказал на Балконе?!
Увы, я не мог удовлетворить любопытство Гуамоколотинга. Как я уже сказал вам, рассказывать об этих событиях у меня не было права.
Глава 6
История шестая. Оружие отчаяния
1
Мне кажется, что у вас может сложиться неверное впечатление о моей работе в Музее. Если читать мои истории одну за другой, то кажется, что посетители приходят к нам один за другим. Все какие-то особенные, всё время что-то происходит, всё так интересно или загадочно, или и то, и другое.
А ведь на самом деле всё не так.
Просыпаюсь я около восьми утра, чищу зубы, одеваюсь и спускаюсь вниз. В Столовой, что за Выставочным Залом, в камине горит огонь. Не знаю почему, но там всегда ощущается холод. С огнём как-то, знаете ли, теплее. На длинном столе накрыто только одно место – самое дальнее. Я иду туда.
Бывает, что прилетает Гуамоко. Ворона со мной не здоровается. Сначала я думал, что не слышит, попробовал говорить громче, но потом понял, что слышит она меня замечательно. Наверное, у ворон не принято здороваться. Как бы там ни было, но, если Гуамоко прилетает, я с ним здороваюсь. Гуамоко может сделать какие-то замечания или ответить на какие-нибудь вопросы, хотя чаще всего на мои вопросы он отвечает замечательной фразой «Это не твоё дело». Если бы птица была человеком, то я бы сказал, что она хочет меня оскорбить, но она постоянно что-то такое говорит. Видимо, у ворон так принято. Я привык и на такие ответы реагирую спокойно. Ещё Гуамоко может сделать дельные замечания. По поводу пыли или проветривания. Я пробовал его за это благодарить, но, видимо,
