дня, да обманула она меня. Только на третьи сутки увидел тот косяк, да опять потерял… Обманчивое наше дело и довольно трудное. Рыба сама не придет, ее искать надо. — Петрович посмотрел на Терентия, потом перевел свой взгляд на Григория Ефимовича, тихо проронил: — Волноваться рыбаку не положено. У нас ведь так: девяносто девять раз пусто, а в сотый — густо. Может, корюшка-то сейчас нам спинку покажет, а хвостик мы сами углядим.
— Это тоже бывает? — спросил Терентий.
— Бывает. Часто бывает. Ведь у рыбы свои законы и она их исполняет. Иной раз плавится поверху к тебе в торбу, а потом шмыг и нет ее, на дно улеглась. И коль подождешь с неводом обряжаться, снова поднимется. Вот уж тогда, братан, не зевай, подхватывай.
И как будто по «закону», упомянутому Петровичем, метрах в трехстах от берега ожила вода легким бризом. Терентий посмотрел на Григория Ефимовича, которому он доверял, как себе.
— Может, пора? — спросил он.
— Сам знаешь, не первогодок, — ответил Ефимович и подмигнул Терентию: — Я ж директор рыбзавода и наезжаю сюда потому, что люблю озеро.
А Терентий уважал Григория Ефимовича за то, что он никогда без надобности не вмешивался в его рыбацкие дела, полностью доверял ему.
7
Не отрывая бинокля от глаз, Терентий поднял руку, быстро повернулся к рыбакам:
— Двое мочи весла. Петрович на выброску невода!
Я посмотрел вперед и за первым стражем мыса Кобыльего озера, в большой бухте вторично увидел серебристый косяк корюшки. Она шла к протоке, чтобы, проскочив ее, остановиться подле тростниковых зарослей Кобыльего, а, может быть, махнуть и в Мегро-озеро, которое соединяется с Кобыльим широкой протокой.
Карбас удалился от берега метров на триста и «заглавный рыбак» Петрович стал выкидывать в воду пряжки большого невода. Вот уже взята в полукольцо полукилометровая прибрежная вода, триста метров невода обвели косяк и повернули его к отмели. Вот тут-то, оказавшись в окружении, корюшка заиграла серебром, и вода синими брызгами поднималась и опускалась, а большая луна положила свои лучи на воду бухточки, на серебряные блестки корюшки, с какой-то нежностью и спокойствием кинула на серую гальку длинные тени деревьев. Вечер был довольно тихий и теплый. Небо, далекое и синее, застыло в неподвижности.
Когда карбас причалил к берегу, рыбаки разбились на две группы, и, взявшись за крученые веревки, потянули невод. Кольцо поплавков суживалось, а корюшка билась, волновалась, стремилась под невод, чтобы уйти из ловушки. Но было ясно, что невод попал в удачу и корюшке выхода нет.
Я смотрел на рыбаков и думал, с чем бы сравнить их труд. Может быть, с работой шахтеров, которые постоянно, изо дня в день выдают из подземных кладовых «на гора» черное золото?
В первый запуск невода корюшки попало не так уж много, сотни полторы центнеров. Пустой карбас, который мы недавно приплавили к рыбакам, наполнился больше чем наполовину. Среди корюшки попались крупные язи, лещи и несколько судаков. Закидывают невод снова, и опять же по старой тоне. Я недоумеваю. Подхожу к Григорию Ефимовичу, спрашиваю:
— Почему заброс ведется в месте, по которому только что прошел невод?
Григорий Ефимович щурит добрые глаза:
— Рыбаки знают, что оставшаяся корюшка будет кружить в этом месте, искать ту, которую мы выловили.
И правда. Вторая тоня оказалась богаче. Карбас уже нагружен до отказа. Я спрашиваю:
— Сколько же вы за свою жизнь достали из Онего рыбы?
Терентий сдержанно ответил:
— Чудак! Разве можно все учесть.
В низине около лекшмозерского болотца прокудрявили зорю журавли. Стаи уток, вылетев из тростниковых зарослей, спешили в протоки на завтрак. На берегах от ветра шумели сосенки. Мы возвращались с путины в маленькую деревеньку.
Терентий стоял на палубе катера, скрестив руки на груди, и с неиссякаемым интересом рассматривал прионежский ландшафт, как будто видел его впервые. Я же, откровенно говоря, любовался им, сравнивая его с былинным богатырем Алешей Поповичем, и думал: «Не вывелись еще на земле Прионежской богатыри русские».
Рядом с ним стоял Григорий Ефимович. Видно было, что ему все тут нравилось, полюбилось. Когда катер выплыл на гладь Петровского канала, Григорий Ефимович высоко поднял голову и его глаза от удовольствия заискрились:
— Добро. Красиво. Просторно. Воздух чистый, а водица? Кажется, ее досыта не напиться.
Терентий и Григорий Ефимович сходны по характеру, только Терентий ниже ростом, но шире в плечах и малоразговорчив.
Много раз я видел их на рыбном промысле, людей смелого, спокойного характера. Мне нравилось в них решительно все, что бы они ни говорили, что бы ни делали. Нравилась в их работе полная независимость, манеры в движении, скупой, но довольно понятный разговор с оканьем.
8
В августе мы выехали на промысел к Черным пескам Онежского озера. Черные пески — древнее название, теперь уже устаревшее. Пески совсем не черные, а самые обыкновенные — серые, и только по вечерам в тихую погоду полоса мелководья от тростниковых зарослей светится голубизной. Пески находятся между устьем Вытегры и устьем Мегры, почти напротив озер Великого и Котечного.
Мы с Григорием Ефимовичем сидели в лодке, которая стояла на якорях в полукилометре от берега, у густого тростника-пуховика. Терентий в этот раз сам забрасывал невод, а когда он был подтащен к берегу, то из него молодой рыбак, которого Терентий называл Васюхой, извлек крупную стерлядь и уже размахнулся ею, чтобы головой рыбины ударить о борт. Всегда тихий, спокойный Терентий вскипел, задрожал, кинулся с кулаками на Васюху, неистово закричал:
— Не смей рыбину бить! Кидай ее в воду! Немедленно…
Окрик Терентия и вся его напружиненная фигура остановили рыбака. Васюха не ослушался, но с сомнением кинул стерлядь обратно в воду, сказав:
— Может, я эту в воду? — В руках он держал крупного судака и, не дожидаясь ответа от Терентия, как бы в отместку за крик, бросил и судака за борт карбаса, и встал перед Терентием, как будто ждал удара. Но тот пожал плечами, независимо улыбнулся и с горечью проговорил:
— Дураки только для себя пишут законы и по-своему их исполняют.
Эту перепалку рыбаков мы с Григорием Ефимовичем слышали, и он сказал:
— Однако жаль, что еще не все люди отчетливо понимают, что добро и что худо, и делают иногда худое, относя его к добрым намерениям, а жаль…
После, когда рыбаки сели у костра пить чай, Григорий Ефимович, как будто ничего не зная о брошенных стерляди и судаке, начал такой разговор:
— Много лет назад на большом Онего побывал крупный ученый ихтиолог по фамилии Кесслер. Он тогда утверждал, что появление в Онего стерляди — явление совершенно случайное, что стерлядь
