и Сашке я почти уверена, что их нет в живых. … Подходит вечер, вспоминается все старое».
На новом месте у юного создания, конечно, – перепады настроения. … ужасная тоска находит. Неужели не вернется прежнее время? Нет, не вернется, больше никогда не будет. … «Вчера, получая хлеб, я встретила девушку из Лен-да. Она говорит, что там очень плохо, по карточкам дают квашеную траву и старую норму хлеба, и больше ничего. Какой ужас! Там ведь все перемрут!».
Но приходит новый день – и в заботах грусть уходит. Из дневника: «Были на рынке с утра и до 6 часов, но толку от этого мало. Завтра опять идти за мукой». На другой день пишет. «Ходила на рынок. Продала юбку трикотажную – 180 руб. купила массу яблок на целую неделю – 3,5 кг. Наша хозяйка ходила в село за 30 км, там очень дешевая жизнь».
Ни поехать ли туда? – закрадывается мысль.
Но пока – Джамбул, и опять все по-старому – рынок, Пестер, Старо-Ташкентская, зеленый базар, сах. завод, а предложения комнат все нет и нет.
Задор и вкус жизни у молодежи пробивается при любых тяготах. «30-го ходили вчетвером в клуб: Сарра, я, Мира и Миша (на нашей улице живет студент желдоринститута). Там были танцы, немного я потанцевала, вспомнила школьное время».
Людмила всегда была большой фантазеркой. В Джамбуле она старалась каждый вечер наворожить себе хороший сон. «Неужели я никого не встречу? Я иду на станцию, и все мне кажется, что вот-вот появится кто-нибудь из знакомых …» И во сне, и наяву встречи – только в будущем.
Наконец – переезд, в начале октября двинулись в путь в Киров-ку (Киргизия, пос. им. Кирова) на двух подводах. Это было русское село, что и определило выбор. «Темнеть здесь начинает очень рано и всю дорогу мы ехали в темноте. … стало холодно. А я была без чулок в одних туфлях. Мама-то была в чулках и носках и то холодно. Хорошо, что Фед. Абр. взял теплое одеяло и мы им покрывались. Когда подъезжали к ущелью, подул ледяной ветер, даже одеяло не спасало от холода. Часов в 12 мы ехали по ущелью. Замечательный вид, с двух сторон поднимаются горы, а внизу рядом с дорогой течет быстрая река Талас».
Улицы Кировки – глухие глинобитные заборы. Мама, Агриппина, устроилась зам. зав. по хозяйству в детские ясли. И снова – ежедневные заботы: беспокойство о сестре, еде, деньгах, письмах, тепле, работе. Морозовы собирают посылку домой, кладут сала немного, масла, лук, чеснок и семечки (всего 5 кг). На почте простояли час в ожидании писем.
И здесь центр жизни – базар, бывали там и удачные дни. «Вчера поменяла халат серый и простыню – три пуда муки. Купила фасоль, сухие яблоки для Ики».
С ноября Морозовы живут в отдельной комнате. Печки еще нет, «мы почти без обеда сидим. Только один раз я на улице на камушках сварила суп. Сейчас мама принимает ясли – ее назначили заведующей».
Желание встречи с добрым, знакомым человеком на новом месте у Людмилы не пропадает. Днем просто из головы эта мысль нейдет. «Мне все время кажется, – записывает в дневник, – что вот-вот кто-нибудь придет, или на улице встречу». Как женщине, тем более молодой, не мечтать о принце, о веселой компании?
Неумолимо пришла зима. 13 ноября. «Сегодня чудесная погода, небо чистое, солнце, блестит белый снег. Я смотрела на горы, какие они красивые. Засыпанные снегом, они стоят неподвижно на фоне чуть голубоватого неба, как на картинке».
Еще одна проблема – директивы от сестры из Ленинграда. Издалека легко советовать. «Ика пишет, что необходимо работать (ну, с этим я согласна) и жить только на заработок, ничего не продавая. Каково! Надо учиться. Я бы с великим удовольствием, но где? Разве только в киргизской школе». А тут еще «во сне все снятся конфеты и пирожные. Как я хочу конфет!»
На носу – зима 42-го. «Вчера опять очень плохой базар. Продала одну простыню 740 р. да галоши мои отдала за 500 р. Зато очень хорошо купила два пуда картошки за 225 р.».
Иногда тягучую рутину будней скрашивали яркие события. Например, путешествия. Раз в декабре 1942-го «я с Мотей на тощей лошади поехали в к/х «Карасу» и … опять ничего не достали. Мне эта поездка напоминает путешествие в Новоржев. Гиканьем, свистом и криком приходилось гнать лошадь. Но она у нас все-таки прилично бежала. По дороге в колхоз ею управляла Мотя. Встретили недалеко от Кировки ослика, впряженного в тележку, а еще впереди киргиза на лошади. Моте я сказала криком гнать лошадь, но она идти прямо не хотела. Я крикнула Моте: «А ну, догнать и перегнать осла!». Ну, мы стали во всю гнать нашу лошадку и перегнали ослика, им управлял мальчишка лет 12. Его взял задор, он погнал осла, но наша лошадка не сдавала. Всадник тоже заинтересовался, стал помогать мальчишке. Взял ослика под уздцы и поскакал. Была такая смешная картина. Бедный ослик задрал голову и несся по весь опор, но все же нас не догнал. Так мы и уехали вперед. Потом всадник киргиз нам говорит: «То лошадь маленький, а это большой» – «Наша лошадь тоже джаман» – ответили мы».
Письмо от школьной подруги Раи Оленниковой вновь всколыхнуло в душе Людмилы поток довоенных воспоминаний. «С ее письма я прямо потеряла покой. Как-то иду по улице – впереди стоят два моряка. Боже мой, один – Яшка, я уже хотела повернуть обратно и бежать (глупая привычка – бежать от знакомых). Но заставила себя идти вперед, зная, что мне это просто кажется, что это не может быть. Ну конечно, не Яшка, а какой-то замухрышка».
«Эх, Райка, Райка! Лучше бы ты мне не вспоминала о прошлом».
И вот … «Что-то я стала дурить. Это меня письма от Раи и Геры с пути истинного сбили. В воскресенье я была «потрясена» одним глазом: стою я, как всегда, продаю барахло, и чувствую, что кто-то на меня смотрит (это иногда бывает, что чувствуешь взгляд). Оборачиваюсь – вот здесь-то и было мое «потрясение» – очаровательный глаз, но … только один. Второй, к несчастью, не то выбит, не то больной, но во всяком случае, он завязан. Но этот единственный глаз был очень красивый (без всякой иронии). Подхожу к Сарре сообщить ей об этом, а она мне собиралась про него же сказать.
Теперь мы с ней «таем» при встрече с ним – это маленькое отвлечение от
