на деле. – Он себе лучший враг и без меня составит для себя воейковскую атмосферу. Филимонов порассказал нам здесь об нем чудеса[251] – и верить не хочется для чести человечества.
А «Телеграф» – совершенство и по слогу, и по выбору, и [по] новости новостей.
Прости, мой ангел, люби меня, как я тебя. С Корнилой[252] мы всегда друзья и сотрудники. Кроме того, у нас всего десять человек постоянных сотрудников и лихих работников: спроси у Рылеева, он всех знает, и не думай, что хвастаю. Письма Полевому не показывай и ничего не говори. Я хочу, чтоб он не знал даже о моем существовании. Пусть ругается – теперь не собьет меня с ног, а мне совестно нападать на …..
19 января 1825
СПб.
Ф. Булгарин
2. П. А. Муханов Ф. В. Булгарину
Киев. 16 февраля [1825 г.]
Любезный Булгарин, благодарю тебя за письмо твое, которое, совершив путешествие, подобное добродушному Цыпульскому[253], наконец прибыло в Киев. Подвиги Цыпульского приобрел я партизанским образом в Москве… и если ты хочешь сделать доброе дело, то отпечатай несколько экземпляров особо и пусти в продажу в пользу бедного русского Жоконды[254], у которого отечественными морозами отнято средство странствовать – сиречь… отморожены пальцы… он слишком легко оделся. Отдай Сленину на продажу и, что будет выручено, отошли в Москву Степану Дмитр[иевичу] Нечаеву, который там записной благотворитель.
Благодарю тебя за обещания доставлять мне три журнала журналистов-близнецов[255] и прошу тебя присылать их в Киев, а в знак благодарности к твоим щедротам и к тому, что ты вспоминаешь иногда киевского отшельника, посылаю тебе письмо знаменитого Ломоносова к Ив. Ив. Шувалову. Прошу тебя напечатать оное в одном из журналов и при оном приложи объявление, не именуя меня[256].
В бытность мою в Москве Полевой познакомился со мной, – мы говорили о тебе, – и я знаю, что он совершенно хотел сохранить дружбу и мир с вами, как по доброму прежнему знакомству, так более из политики, из расчета, чтоб его не задели. Я знаю даже, что он много делает, чтобы усмирить гнев издателей «Мнемозины», ибо они сильно восстали на тебя, вооружились перьями и злыми намерениями, – и Полевой старался их унять. Жаль, любезный друг, что от физики своей, от многокровия, – слишком решительно, откровенно и даже дерзко напал на них и из острого словца ты сказал нестерпимую грубость Одоевскому и Кюхельбекеру, привел в насмешку публично его несчастия, которых виною единственно его благородная душа. На кавказского воробья не постыдился напасть кавказский проконсул[257]. Зачем же в литературных битвах напоминать гонения, почти всегда несправедливые, и мщение, всегда отвратительное и постыдное, когда мстит сила на человека беспокровного. Не думай, чтобы я омосковился и хотел тебя укорять, чтобы выставить других. Я знаю их обоих. Одоевский (кн. Вл[адимир] Фед[орович]) молодой человек, любящий учение, без разбору, всякого рода, – философию, литературу, медицину и генерал-бас[258]; у него рано рука зачесалась, – черт дернул, – стал писать, и поэтому часто в его повестях говорится о черепе и жилах… Но Кюхельбекер человек благородный, с душой, с странностями и с горем… вот заслуги и право на уважение, Впрочем, Полевой за все берется, во всех имеет нужду, его, может быть, можно будет осадить, чтобы молчал. И, не открывая ему нашей переписки, посоветую не задевать вас и не дразнить близнецов[259], которые хороши, покуда не раздразнены и не рассердились.
Весьма сожалею о твоей ссоре с Рылеевым; нельзя ли помириться? Жаль мне особенно потому, что ты, сколько я вижу из твоего письма, имеешь о нем справедливое мнение, – и, уважая друг друга, вы ссоритесь.
Корниловичу весьма кланяюсь и прошу извинения, что по сию пору не писал, но был весьма занят; в Москве сестру замуж отдавал, Журнал Военный издавал[260], объезжал свои владения, – и другие причины; но моя Herzlichkeit[261] к нему не переменилась. Скажи, чтобы прислали «Старину»[262]. Напрасно ты думаешь, что Полевой с Воейковым в дружбе. Я знаю, что в «Телеграфе» будет даже статья «Литературный Макар» на Оленина и на него[263]. Впрочем, Бог знает…. У Полевого нет оседлости[264], зато его легко оседлать. Т[анте] и Линхен кланяюсь и надеюсь летом на Черной речке есть вашего супу. Преданный тебе Петр Муханов.
Письма М. П. Погодину
Михаил Петрович Погодин (1800–1875) – историк, писатель и журналист. Он познакомился с Булгариным в декабре 1825 г., в 1826 г. печатал свои статьи и переводы в «Северном архиве». С 1827 г., когда Погодин стал издателем журнала «Московский вестник» (выходил по 1830 г.), где печатались отрицательные отзывы о Булгарине, отношения их стали портиться. Тем не менее в конце декабря 1827 г. Булгарин дал обед в честь приехавшего в Петербург Погодина, а в 1830 г. Погодин поместил в «Северной пчеле» «Письмо Москвича к приятелю в С. Петербург, о холере» (№ 142. Без подп.). В дальнейшем неоднократно в переписке высказывался отрицательно о Булгарине [265] , но печатно против него не выступал.
1
Милостивый государь Михаил Петрович
Известившись от книгопродавца Смирдина о вашем прибытии в СПбург, я вознамерился тотчас просить вас пожаловать ко мне, как для переговоров в рассуждении публикаций вашего альманаха[266] (о котором объявление я получил поздно), так и по другим делам. Если вы привезли с собою какие-либо исторические рукописи, то, пожалуйте, привезите ко мне, хоть на показ: мы можем сделаться между собою[267]. Как я теперь ужасно занят по причине отъезда некоторых моих сотрудников, то и не могу выезжать со двора, когда мне угодно, а потому и прошу покорнейше пожаловать сегодня утром до 11 часов, чем обяжете с истинным почтением и преданностью пребывающего навсегда, милостивый государь, вашего покорнейшего слугу Ф. Булгарина.
25 декабря 1825. СПб.
Жилище: Большая Офицерская, что у Синего моста. Дом Струговщиковой, второй от угла[268].
2
Милостивый государь Михайла Петрович
Письмо ваше от 5 февраля с удовольствием получил, но не получал всех статей, означенных в оном, а именно: «О козарах, из Еверсовых изысканий»[269]. Вы, верно, забыли вложить в пакет.
Все присланные вами статьи прекрасны и будут напечатаны, исключая Шлецеровой статьи «Изменение людей», которая уже была несколько раз напечатана по-русски, а мы помещаем только то, чего еще не было по-русски. К тому ж и нынешняя цензура не поняла бы остроумных шуток Шлецера и его веселого образа изложения. Прикажете ли возвратить сию статью? Что
