Лесовский себе думает, — гудел над ее ухом тучный мужик в домотканой одежде, — что мы покорное стадо? Стерпим все издевательства? Ты, девочка, уж передай этому стервецу, что у нас тоже есть гордость.
— Передам, — кивала Поля. Первое время она и вправду носила такие послания князю или Постельному, но быстро поняла, что это довольно бессмысленная затея. Они и сами все понимали, и их устраивал текущий расклад.
— Ну, милая моя, — донеслись до нее слова Дани, — десять лет — это очень молодой горт, считайте, еще ребенок. Не стоит быть к нему такими строгими…
— А в драке вассы и анка, кто победит? — спросил его какой-то мальчишка, встрепанный и круглый, как булочка.
— С чего это духам воды и огня драться друг с другом? — Даня потрепал его по голове, как будто они сто лет были знакомы. — Они же не люди, умеют мирно уживаться друг с другом.
— Васса, да? Точно васса? Просто потушит огонь, да? — не унимался мальчишка. — А правда вассы очень красивые? А правда вассы целуются лучше человеческих девушек? А ты их видел? А правда духи поля голые?
Даня стрельнул в Полю смешливым взглядом.
— Правда, — ответил он. — Вассы красивые, а тодисы разгуливают голыми и соблазняют всех без разбора.
Очевидно, тут Поля должна была испытать неловкость за свое бесстыжее прошлое, но она только нахмурилась.
Да-да, она уже поняла, что с ней все неправильно. И рычит, и вообще из соломы.
Тут какая-то пожилая женщина, высокая и дородная, отогнала от Дани мальчишку и заголосила о том, что ее старый горт ушел, а новый никак не родится. Дом на глазах превращается в развалину.
— Это что же надо было сделать с гортом, чтобы он сбежал? — сухо уточнил Даня.
— А что, надо кланяться этим тварям с утра до вечера? — разозлилась женщина.
— Вот и живи, Михална, как дура без горта, — воскликнула другая тетка, не сильно моложе. — И не жалуйся потом, что пироги горелые, а из всех щелей дует.
Занялась громкая перебранка.
Поля еще раз зевнула.
— А ко мне мунны каждую ночь приходят, — застенчиво признался рыжий детина с огромной родинкой на носу. — Так и кружат, и кружат. С ума, наверное, скоро сойду.
Даня встрепенулся.
— Так, — сказал он, сразу собравшись, — ты кто?
— Федя, — ответил рыжий детина.
— Полюшка, мы сегодня ночуем у Феди… Приютишь нас, друг мой?
Поля покосилась на детину. Он не выглядел человеком с приличным домом, ну да не ей судить. Федя так Федя, мунны так мунны.
***
— Проказливые духи, которые разносят по миру сплетни и враки, обожают цепляться к людям с нечистой совестью, — Даня вилкой развалил на части картофелину, посыпанную укропом, чтобы она остыла быстрее. — Так что ты натворил, Федя?
Что было хорошего в доме, к которому прицепились мунны, — то, что остальные жители деревни сюда даже не сунулись. Страшненько.
Вопреки Полиным ожиданиям, Федя жил неплохо — у него было просторно и сытно, и он с удовольствием уступил гостям пышную хозяйскую кровать со множеством перин и подушек.
К картошке прилагались соленья и котлеты, а также квас с мятным ароматом и сладкие пирожки, которые принес кто-то из соседей.
Поля благожелательно оглядела стол, отметив традиционную посуду из красной глины с роскошными росписями. Солнца, цветы и узоры и переплетались друг с другом, создавая невероятной красоты композиции.
И вышитая скатерть, и ковры под ногами, и кружево салфеток на креслах говорили о том, что Федя происходит из обеспеченной и трудолюбивой семьи, и в этом доме наводило уют поколение за поколением. Судя по всему, здешний горт был обласканным, внимательным и заботливым. Это ощущалось по особенному ощущению умиротворения и покоя, по отсутствию паутины, пыли и трещин на белоснежной печи, по сверкающим окнам и коврам, которые десятилетиями не теряли своей яркости.
— Да ничего я не натворил, — пробормотал Федя, краснея до корней волос, как умеют только рыжие люди.
— Не натворил, но думаешь, что натворил? — предположил Даня и подцепил соленый огурчик с расписной тарелки. — Это муннам все равно. Шайны приходят лишь к тем, кто сам позвал смерть. Мунны цепляются к тем, чья душа беспокойна и податлива.
Федор поерзал, неловко переставляя на столе плошки с соленьями. Потом признался густым басом:
— Это все из-за бати, покойного десять лет уже как. До чего беспокойным был человеком! Ему предсказали, что он умрет в расцвете сил, и он прям бесился, представляя, как маменька скоро выйдет снова замуж. Мол, отдаст все семейные побрякушки какому-то хмырю, не для того наши предки столько пыхтели. Ну и с психу закопал все Лорн знает где… Выпроводил нас к тетке на неделю и где-то заныкал все ценное. Ну там серебро, янтарь, золотишко какое-то. А теперь ВанВаныч мне говорит — не отдам за тебя Наташку без приданого. А на нее еще и Бориска дурным глазом смотрит. А у него коровы, у него лошади… Позарез надо батин клад отыскать, пока Наташку за Бориску не выдали!
— А маменька что? — заинтересовался Даня. — Замуж снова вышла?
— Да какое там! Померла через год от скуки по бате. Сирота я нынче, сиротинушка.
Поле было так вкусно, что она едва-едва прислушивалась к их беседе. Клад, ну надо же! Поди два подноса, одно колечко да кусок янтаря. А суеты навели, жалкие людишки.
Эти «жалкие людишки» не совсем принадлежали ей, а скорее старухе-хозяйке из хижины, порой Поля чувствовала ее в своих мыслях. Поморщившись, она запила горечь чужого присутствия внутри себя прохладным квасом.
— Горта-то расспрашивал? — спросил Даня у Федора.
Тот растерялся.
— А он разве скажет?
— Отчего же не сказать, раз ты теперь глава дома… Давай, Федя, пеки свежий хлеб или что там твой горт уважает.
— Блины любит… со сметаной. И малину!
— Вот, — обрадовался Даня, — пойдем, Полюшка, по ягоды.
Она качнула головой.
— Я иду спать. Сам лазай по малиннике среди ночи.
Даня, увлеченный кладами и гортами, только рукой на нее махнул.
***
Постельное белье тоже пахло мятой. Поля с удовольствием натянула на себя тонкое одеяло и зарылась носом в мягкую подушку. Сквозь кружево занавесок в комнату заглядывала молодая луна, подсвечивая массивный резной комод. Толстые стены бережно хранили тишину, и ей было так хорошо, так спокойно. Попросив горта послать ей добрые сны, она закрыла глаза, и сморило ее почти сразу.
Снилось странное, неприятное. Соломенное чучело, которое сжигают в чистом поле. Волчья яма с острыми кольями на дне. Поля ощущала себя загнанной, напуганной, истерзанной. Она бежала, мечтая снова вернуться в избушку, ее единственное спасение. Место, где ничего плохого с ней не
