днями слонялся по посёлку с шайкой своих лизоблюдов. Они развлекались тем, что залезали в чужие дома и переставляли там мебель, или дырявили самые роскошные платья в лавке мистера Джилли, или вырывали последние страницы в книгах из передвижной библиотеки. Весь посёлок страдал от их выходок, и им ничего не стоило перепугать до смерти робкого сапожника, расшатав его стол. Я могла лишь надеяться на это и молиться Тому, Кто Слушает, пока бежала по улице, прижимая к себе скрипку и всё остальное.
Почему, ну почему дедушка Вдова сейчас уехал?
Лавка Петрова Донни оказалась запертой, и мне пришлось обойти дом, чтобы постучать в боковую дверь, ведущую на кухню. Я стучала целую вечность, пока мне не открыла жена сапожника, Мерилоу. Эта добрая женщина всегда угощала меня в праздник солнцестояния необычными печенюшками в виде созвездий. Мерилоу стояла, стискивая руки, не в силах справиться с тревогой.
– Где Петров? – спросила она.
– Я оставила его за воротами, – сказала я. – Я бежала сюда во весь дух.
– Умница. – У неё в глазах блеснула надежда. И мне, честно говоря, стало легче. По крайней мере, Мерилоу не считает, что я не справляюсь с обязанностями.
– Ну что ж, идём, – сказала она.
Но сначала Мерилоу накрепко заперла дверь. Домик был маленький: лавка, мастерская, спальня да кухня. На миг я задержалась в мастерской Донни, где он тачал сапоги. Мне всегда нравилась эта комнатка, пропахшая кожей, со странными инструментами, развешанными на стенах, частями башмаков, раскиданными повсюду, и подмётками, напоминавшими отпечатки ног. Меня завораживали и молотки, и мелкие гвоздики, и готовая обувь на подставках, ожидавшая своих хозяев. Однако моей заботой были вещи, которые намного опаснее подмёток и молотков, – от них могли пострадать не только ноги жителей посёлка.
Сейчас здесь было как-то слишком уж темно, и не только из-за закрытых ставен. Мерилоу принесла свечу, но толку от неё было немного. Напротив, темнота вокруг неё словно стала ещё плотнее, ожила, поглощая свет, как пролитое на пол молоко. Она кружилась и обволакивала меня, приникая всё ближе. Кажется, краем глаза я заметила какое-то движение, тень, мелькнувшую в свете свечи. Сверчок негромко зарычал.
– Сюда, – сказала Мерилоу и повела нас на кухню.
На столе стояла одна-единственная тонкая чашка. Она не была перевёрнута и дрожала – единственный звук, раздававшийся в доме. Она стучала по столу, как будто её бил озноб от холода. Я протянула руку и прижала её: чашка остановилась.
В дверь громко постучали. Мерилоу отправилась посмотреть, кто пришёл.
Я стояла в тихой сумрачной кухне, не сводя глаз с замершей чашки. Что здесь происходит?
И тут возникло это чувство. Как будто на затылок легла влажная рука, отчего стало покалывать кожу.
Мы со Сверчком были не одни в этой комнате, больше нет.
Нет, сюда проникло что-то ещё. Жуткая вещь, угрожающий сумрак, разруха и смерть, которые я так старалась удержать снаружи.
Сама Погибель проникла в посёлок.
Это я была виновата, и теперь мне это исправлять.
На кухню ворвался Петров Донни, потный, задыхающийся, лишённый сил.
– Она остановилась. – Он показал на чашку.
– Да, – кивнула я, – но ненадолго. Мне нельзя медлить.
Я заключила кухонный стол в круг из очищающих трав, насыпанный на полу, и побрызгала по углам комнаты маслом. Я три раза обошла по кругу всю кухню, повторяя защитную молитву для всех, кто вошёл в этот дом и кто выйдет из него: да не коснётся их порча от Погибели и не последует за ними туда, куда они пойдут. Я сожгла немного трав и пеплом нарисовала треугольники на лбу у Мерилоу и Петрова Донни для защиты. Сверчку я тоже нарисовала треугольник. Он буквально трясся от страха, и мне пришлось погладить его по спине, чтобы хоть немного успокоить.
Ну вот, теперь можно начинать.
Я пролистала «Ритуалы на каждый день» до заложенной пером страницы. Эта старая книга была вся пропитана пылью, и я едва не расчихалась. Только не чихать: тогда от Ритуала не будет никакого толка. Те, кто выходит на бой с тёмными и древними началами, не унижаются до чихания.
Я начала читать, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно глубже и увереннее.
– О Тот, Кто Слушает, внемли словам твоих слуг, собравшихся здесь против адских сил тьмы…
Чашка единожды звякнула по столу и больше не шелохнулась.
– …Против адских сил тьмы, несущих нам зло. Мы молим тебя о спасении, ибо живы только милостью твоей. Мы просим прощения за любое причинённое нами зло, вольное и невольное…
Чашка задрожала – на этот раз очень сильно. Она так подпрыгивала на столе, как будто напоминала о том, чтобы её наполнили.
«Ты сама не понимаешь, у какой силы ты встала на пути, малявка!» – прошептал голос.
Я оглянулась, но не увидела, кто мог это сказать. Даже Сверчок не спускал глаз с чашки.
– Кто-то из вас это слышал? – спросила я.
– Что слышал? – удивился Петров.
– Неважно. – Я покачала головой и продолжила: – Мы повелеваем Погибели покинуть это место, ибо иначе её поглотит свет! Изыди или сгори в пламени этой свечи, в пламени наших сердец!
Я зажгла свою свечу от свечи Мерилоу. Неяркий язычок казался таким ничтожным по сравнению с силой Погибели, однако от него у меня потеплело на сердце. Я взяла скрипку и заиграла «Иссоп и слёзы», короткий грустный плач, всего несколько нот, звучащих по кругу почти без изменений, как будто собака кружится на месте, чтобы уютно улечься у огня. Это был нежный мотив, с каждым повторением проникавший всё глубже в душу. Поддавшись порыву, я принялась мурлыкать в такт мелодии, как и полагается Защитнице, выполняющей Ритуал от всего сердца. Потому что иначе ты не справишься с таким ужасным врагом, как Погибель. Или ты веришь в то, что делаешь, всем сердцем и вкладываешь в свои слова и поступки только самые лучшие стремления, или вообще ничего не добьёшься. Ты делаешь, что в твоих силах, а дальше лишь надеешься на лучшее.
Чашка всё сильнее и сильнее стучала по столу, сминая дерево. Я уже испугалась, как бы она не опрокинула освящённую свечу и не испортила Ритуал. Надо было поставить свечу подальше, например на стул. Глупая ошибка. Сверчок заскулил, закружился у моих ног, вздыбив шерсть, как кошка. Понялся такой шум, что мне пришлось выкрикнуть последние слова:
– Изыди, тьма! – кричала я. – Убирайся туда, откуда пришла! Да поглотит тебя свет!
Чашка взвилась в воздух и полетела мне в лицо.
Удар по голове был так силён, что я опрокинулась на спину.
