Мне мать звонила! Пизды дала! Лариска утром бабке позвонила, рассказала, как мы хорошо тут себя ведём! Ты ведёшь! Но им до пизды, они тебя не знают, и я виноват! Теперь всё, накрылись наши каникулы, Кириллушка! Из-за тебя! Мать сказала, чтобы мы из дома сваливали! С вещами на выход! Ебанат!
Обвинительная речь у Калякина никаких эмоций не вызвала, кроме дать в зубы дебилу, чтобы не повышал на него голос. Хотя, новость всё же отдалась на задворках души радостным хлопаньем в ладоши: долой от деревни с её вонючими комарами, уличными сортирами, недосыпанием, походами через кладбище по росе, стрёмными бабами и пидорами, да здравствуют гулянки до утра, незакомплексованные девки и мягкие подушки! Хрен с ней даже с выручкой за травку!
Но Пашка был в таком отчаянии, так изводился, что его стало жаль. И деньги всё-таки бы пригодились.
— Ну извини, не подумал.
— Думать — это не твоё, действительно!
— И что, обязательно уезжать? Нельзя проигнорить?
— Ага, проигнорить… Мать мою не знаешь? Отец бы ещё купился на пионерские обещания больше так не делать, а мать сегодня же с бандюками какими-нибудь сюда примчится и взашей из деревни домой выгонит.
— Да, проблема, — рассудил Калякин. Пашкина мать была бабой боевой, не терпящей возражений, пёрла напролом. Работала кассиршей в кафе на центральном рынке, там вечно слонялись какие-то сомнительные личности, так что упоминание бандюков не было для красного словца.
— Проблема… — Машнов немного поутих, колупал пальцем вспученную синюю краску на стене веранды. — Ладно, сделаем так. Я поеду домой, а ты останешься здесь.
— В смысле? — на автомате спросил Калякин, он очень огорчился, всё шло не так.
Пашка обернулся, скользнул угрюмым взглядом по его недовольной роже, осклабился.
— А что непонятного? Я еду успокаивать мать, а ты остаёшься и доделываешь работу. — Он бросил ехидничать и добавил: — Не ссы, я скоро вернусь. Сегодня поеду, завтра-послезавтра назад. На автобусе. Машину брать не буду, чтобы не отобрали. И повод вернуться будет. Успокою мать с бабкой, заодно продуктов куплю и одежды тёплой притараню. Только не сотвори херни никакой без меня, ладно? А то нас вообще сюда не пустят больше, а тут бизнес не на один год.
— Ладно, — посмирнев, сказал Кирилл. Его не устраивало, что с ним разговаривают, как с ребёнком, что придётся батрачить в одиночку, но финансовая перспектива заставляла превозмочь себя.
— Тогда пойдём, пожрём что-нибудь и на автовокзал меня отвезёшь, — Пашка кинул на него собранный взгляд и скрылся на веранде. Кирилл пошёл за ним, забыв про ведро. В голове была только корректировка планов с учётом вновь открывшихся обстоятельств.
16
Этим вечером Кирилл устроил себе выходной. Хоть Пашка увещевал его всю дорогу в райцентр не лениться и дособрать с делянки последнюю коноплю, он решил, что один день ничего не изменит. Прогноз погоды по телевизору передавали благоприятный, солнечный, жаркий, а осадки только кратковременные. Успеет, там и делов-то осталось с гулькин нос, треть участка всего или даже меньше.
Вернувшись в Островок, Калякин выгрузил купленные продукты, пиво и сигареты, заварил два пакета лапши быстрого приготовления с сосисками и, поев, лёг перед телевизором на неудобный диван. Время близилось к пяти часам, горячая пища, набившая желудок до отказа, разморила. Кирилл стойко смотрел передачу об обстановке в Сирии, но дебаты политиков, аналитиков и военных его не занимали. Он зевал, переводил взгляд в окна, медитировал на покачивающуюся листву, старался не обращать внимания на занавешенный им святой угол. Глаза закрывались. И когда смыкались веки, когда одолевала дрёма, возникал образ Егора Рахманова. Блядский пидор то колол дрова, то косил траву, то танцевал. Обнажённым. Как цыганка или испанка, крутясь на месте, подняв руки с чем-то типа маленького бубна вверх. Его фигура представлялась совершенной — стройные ноги, узкие бёдра, широкие плечи, на которые падала чёрная копна волос. Других подробностей Кириллу разглядеть не удавалось. Он силился поймать его взгляд, силился заглянуть в лицо… до такой степени, что проснулся. В доме с его узкими окошками уже сгустился сумрак, а на улице еще светило солнце.
Оказалось, он проспал почти два часа. Голова стала дубовая, в первые минуты, пока не взял смартфон, даже думал, что наступило утро. Образы из сна ещё вертелись в памяти, хоть и размытые. Нет, этот пидор его погубит. Надо прекращать за ним шпионить. Забыть о нём раз и навсегда.
По телевизору несли какую-то пургу. Муха, мелкая изворотливая тварь, одолела до невозможности. Как Кирилл ни прогонял её, ни пытался поймать в горсть, она уматывала и прилетала снова, метя сесть на нос или щеку.
— Сука! — прорычал Кирилл, в бешенстве беспорядочно замахав руками. Вскочил с дивана, чтобы найти сооружённое Пашкой орудие убийства — свёрнутую в трубочку газету. Нашёл, но блядская муха будто почувствовала свою погибель и свалила в неизвестные ебеня.
— Сука, — победно повторил он и подумал, а с какими возгласами правильный и всеми восхваляемый и опекаемый Егор Рахманов бьёт мух, ведь наверняка и в его доме полно этой нечисти? Неужто они его не бесят? Нельзя же быть до такой степени святым.
Ну вот опять думает про пидора…
Разговоры в телевизоре про политику раздражали, по другому каналу шла российская мыльная опера про семидесятые годы. Кирилл выключил ящик и отшвырнул пульт на диван. Тишина мгновенно разорвала черепную коробку и пришлось бежать во двор, путаясь в многочисленных скрипучих дверях пятистенки.
Вне стен дома звуков стало больше. Пели петухи, чирикали птицы, квакали лягушки на реке. И мычала корова. Кирилл удержался от соблазна и не пошёл на улицу смотреть, отчего голос скотины слышен так близко — скорее всего, хозяин ведёт её домой с пастбища. Ну и пусть ведёт.
Делать было нечего вообще. Вернее, неохота. Калякин пошарился по двору, покурил на лавке у колодца в обнимку с полным ведром воды, в которое уже налетели мелкие жёлтые листики, комарушки и пух. Пока сидел и смотрел на крышу с разложенными на ней подсохшими стеблями конопли, в нём проснулась совесть. Вдавив в землю бычок, он полез наверх, чтобы снять и перенести под крышу их урожай. Одному этим заниматься было не с руки: чёртова лестница прогибалась, цеплялась за штаны, металл на крыше настолько проржавел, что ходуном ходил под ногами — как только Пашка спокойно тут гулял, он ведь ненамного худее?
Некоторые стебли были совсем сухими, рассыпались в труху. Кирилл постоял над объемной кучей конопли, уложенной на картонку, бывшую когда-то коробкой из-под того самого телевизора. Размышлял, а не забить ли ему косячок для пробы? День клонился к закату, и вполне
