взялся его хитро заручивать. В процессе своего рукоделия он тихонько нашептывал:
Волчьей ягоды горький вкус,
Волчий голод ей не отбить,
Волка духа боится трус,
Испугавшийся — волчья сыть.
Ненасытная волчья пасть,
Востры зубы сверкают в ней,
Но в утробу волкам попасть,
Тех удел, кто зверей глупей.
Я сплету покрывало слов,
Я укутаю в морок путь,
Кто мою возжелает кровь,
Я смогу того обмануть.
Ты, болванчик, беги скорей,
Уводи от меня беду,
И зверей, и лихих зверей,
Кровью я тебе сил даю.
На последний словах он резанул себе по пальцу ножом и капнул на получившуюся грубую человекообразную куколку, сердцем которой был кусок жареного мяса из запасов еды, волосами засушенные луговые травы а одеждой атласные ленты, несколько капель своей крови. После поднялся во весь рост, размахнулся и швырнул фигурку в сторону от дороги, и направлении речной кручи, над которой они сейчас проезжали. Волки, которые подобрались уже настолько близко, что можно было разглядеть горящие глаза и неправдоподобно-серебристые в лунном свете клыки, резко затормозили, и, запинаясь друг об друга, смешались в огромный визжащий ком меха и злобы. С горем пополам распутавшись, они бросились за новой добычей по сугробам.
Архип облегченно выдохнул и откинулся в санях.
— Гони Пантелеймон Аркадьевич, морок долго не сохранится.
Помещик только молча кивнул, дополнительно погонять коня он не стал, тот и так, перепуганный волчьим духом, несся на пределе своих сил. Не загнать бы после такой дикой скачки на морозе. Как и предрекал колдун, волки быстро раскусили обман. Не прошло и четверти часа, как беглецов догнал разочарованный многоголосый вой. Но было уже поздно, за следующим поворотом сани уперлись в ворота довольно крупной, дворов на сотню, если не больше, деревни. На частоколе, что необычно для этих мест, исправно нес службу какой-то мужик. Знать, барина ждал. И едва завидев знакомую упряжь, тот час кинулся впускать их внутрь.
Глава 11
На ночь Архипа, как дорогого гостя, разместили в двухэтажном барском доме. На верхнем этаже, где располагались хозяйские спальни как раз была свободна комната старшего сына, увезшего жену в Чернореченск. Колдун не стал особо отнекиваться от предложения поспать на хорошей перине, но заранее предупредил, что в ночи, когда все отойдут ко сну, планирует заняться своими делами на кухне, в коих ему мешать не следует, что бы не происходило и какие бы звуки не слышали окружающие.
Повечеряли в полутьме при свечах все вместе. Не смотря на поздний час, семейство, жена да двое детей-доростков, терпеливо дожидались главу семейства, дабы поужинать вместе, как было заведено. На столе была сытная и простая еда, не слишком отличающаяся от пищи зажиточного крестьянина. Векты не были излишне богатыми и не могли, или не хотели, позволить себе ни пять перемен блюд, ни всяческих марципанов с пирожными. Щи да каша с мясом, а к чаю калачи с вареньем, вот и все изыски. После ужина Архип успел расспросить дворовых, в том числе и отца пропавшего ребенка. Как и ожидалось, никто ничего не видел и не слышал. И не удивительно, в собачье время перед рассветом самый сладкий сон. Людей не добудишься, хоть кол на голове теши. Ну что ж, благо, люди не единственные обитатели дома, и даже далеко не самые внимательные. Еще во время обеда Архип с улыбкой заметил маленькую мисочку, стоящую в углу. Все-таки обычаи предков — штука неисправимая. Уж сколько попы с пережитками народных верований борятся, сколько бесовщиной клянут, сколько анафемой грозят, ан нет, народ на своем стоит. И домовому гостинцы оставляют, и баннику шаешку с веничком да помоями, да и Власию в бороду первое зерно. А ему, Архипу, а не Власию, что надо древнему скотскому богу никому не ведомо, только этого и надо. Кому как не домовому ведать, кто и зачем в его царстве темные делишки обделывает.
После того, как народ разбрелся по своим углам, и в доме все, наконец, затихло, Архип подошел к уголку домового, чтобы поговорить с тем. И недовольно нахмурился. В уголке все было затянуто паутиной, а в чашечке на молоке собралась основательная пенка. Такое ощущение, что коротышка это жилище давно покинул, если вообще жил когда. Но дом не выглядел запущенным, хозяева не ругались без поводу, да и прислуга не выглядела запуганной и забитой. В такой избе обязательно должен быть домовой. Архип удивленно почесал затылок.
— Ладно, если гора не идет к Магомеду… — пробормотал он старинную татарскую присказку, и вытащил из кармана кусок тертого калача, припрятанного с ужина. На большой дубовый стол лег белый листик, на который была насыпана соль горкой, рядом с ней калач и плотно завернутая в несколько слоев бумаги ложка. Нечисть это не люди и вкусы у них специфические, человеку противные. Сладкая выпечка с солью была одной из любимейших угощений истинного домашнего хозяина, и, приглашенный правильным словом, тот никогда не откажется от такого угощения. А ложка… Есть у домового одна слабость — страсть как любит грязные ложки языком вымывать. Вот Архип вместе с калачом припрятал и ложку которую ел. Пока Домовой ложку разворачивать будет, он как глухарь на току, ничего не слышит, ничего не видит. Хоть голыми руками за шкурку бери. Архип уселся к столу спиной, закрыл глаза и вспомнил заговор:
Эй, дедуля — домовой,
Главный по полатям,
Поболтать хочу с тобой,
Выходи, лохматый.
Я накрыл богатый стол,
Завидно всем кошкам,
Только чтобы ты пришел,
Облизал все ложки.
И замер, прислушиваясь, стараясь даже дышать через раз. Домовой он нечисть пугливая, осторжная, малейшую угрозу почует — не придет. Минуты сменялись минутами, а позади колдуна была тишина. Он бросил взгляд через плечо, да, действительно, все было по-старому: ложка лежала, завернутая в бумагу, соль никто и не думал тревожить, калач не шевелился. Не пришел домовой. Потемнев лицом еще больше, колдун опять повернулся спиной к столу, глубоко выдохнул и еще раз зашептал:
Эй, дедуля — домовой,
Главный по полатям,
Поболтать хочу с тобой,
Выходи, лохматый.
Я накрыл богатый стол,
Завидно всем кошкам,
Только чтобы ты пришел,
Облизал все ложки.
И снова затаился. После нескольких бесплодных минут ожидания,
