тьме:
Земля ль это – в небо,
Иль небо – лавиной
На землю летит в снеговой кутерьме.
Муко задыхался…
Но лыжи упорно
Скрипели, скрипели всю ночь напролёт,
Пока не уткнулись в открытую прорву
Реки,
На куски разрывающей лёд.
Понял: теперь не уйти.
Устало
Сбросил пудовую сумку с плеч,
Сполз от ветра – к реке, под скалы,
Вынул огниво, пытаясь зажечь
Обломки лыж…
А трут, подпрыгивая,
Вспыхивал и угасал через миг.
Теряя сознанье – вспомнил: книги —
Книги, целая сумка книг.
Если поджечь – полчаса гореть им…
Но, бросив кремень и огниво, в узком
Проходе
Муко своим телом накрыл
Книги, в которых, через столетье,
Далёкий поэт – на родном, на тунгусском,
На звонком наречии заговорил.
«А ночь всё плывёт и плывёт. Только глухо бормочет…»
…Вчера ещё думал, что он – человек,
И видели люди: волк.
А ночь всё плывёт и плывёт. Только глухо бормочет
Река, выползая на мягких, на бархатных лапах
Из старого русла. Да первый взъерошенный кочет
Горланит и гасит огни в керосиновых лампах.
Но в правлении – свет. Суетится завхоз.
Дружина вкатывает можары.
За бригадирами следом в колхоз
Задами прошёл председатель с пожара.
У тока его из густых верболоз
Сторож окликнул: «Ну, как там, Вася?»
– У, ну вас! Спалил пол-омёта ржи…
– Петренка? Вот гад… Да откуда ж он взялся?
– Оттуда… Вас только поставь сторожить,
Воро́н…
И спокойно уже отозвался:
– Из ссылки… Ну, больше он не убежит!
…………………………..
В правлении – сизый дымок папиросный.
Докладчик из Райземотдела гудит:
«…Выходит, что сев ваш не ранний, а поздний, —
Кругом все колхозы идут впереди.
Апрель на исход, – подумайте сами, —
Вы с севом не двигаетесь ни на пядь…
Уж как там хотите, а красное знамя
Сегодня придётся у вас отобрать,
Поскольку…»
На красную скатерть в окурках
С дымом посыпалась штукатурка:
Враз из дремучих бород и усов
Сто протестующих голосов
Рявкнули, наперебой забасили:
– Куда?!. Не дадим!.. Говори, Василий!
– Ва-а-асилий!
– Инспектору слово дайте…
– Уйди ты с инспектором… Пусть председатель…
Василий поднялся: «Товарищи, тише!»
Замолкли…
За стенкой скрипел журавель,
Качаясь под ветром, и звонко о крышу
Бубнила, с берёз осыпаясь, капель.
В окно потянуло, в полуночном гуле
Деревьев – черёмухой, талой грязцой…
И все, как один, почему-то вздохнули;
Василий к стене отвернулся лицом,
И тихо: «Товарищ, скажи у себя там
В районе —
Выходим сегодня… Подряд,
Всей силой… До сторожа… Сорок бригад.
А ждали затем, что земля сыровата;
Боялись – коней надорвём по низинам,
У нас вон – неделю стоят трактора,
А вы до сих пор не даёте бензина…
Сулили, сулили… А дать бы – пора.
Ну, кончен. Утром выходим. А знамя…»
И вдруг повернувшись,
В махорочный дым
Бросил:
«Оно завоёвано нами.
Так как же?..».
И грохнуло: «Не отдадим!»
Завхоз, огрызаясь, полез от порога,
Неся полотенце и ковшик пустой,
В президиум:
– Вася, утрись, ради бога,
Весь в саже…
Василий нагнулся:
– Постой…
И на ухо гостю: «А как с агрономом?
Ведь этот – не знаешь, куда его деть, —
Нигде не пригоден – ни в поле, ни дома…
Его до сих пор заменял у нас дед, —
Так он уже старый… Ослеп февралём.
Так как же, пришлёшь, что ли?»
– Завтра пришлём.
…………………………..
Весна подымается белым серебряным паром,
И он, словно в чашах, стоит по низинным разлужьям.
Набрякли зелёным огнём тополёвые почки. И яро,
Копытя достилку, кричат жеребцы по конюшням.
А ездовые, ночи не жалея,
Ещё проверят упряжь жеребцов,
До раковин серебряных на шеях,
До рокота поддужных бубенцов;
Чтоб побригадно выйти до рассвета,
Чтоб, как на свадьбу, шляхом пропыля,
Рванулись кони в глухарях и лентах
К полузабытым таборам в полях.
Нам видно, как в кузнице возле совета
В два молота тянут тележную ось,
И пламя взлетает к деревьям,
И с веток,
Чадя, светляки рассыпаются врозь.
А рядом роса на широкой леваде,
На белых черешнях, где, осоловев,
Как ме́льканье струй родниковых в прохладе —
Считает всю ночь серебро соловей.
Нам долго стоять здесь, намокшим по пояс:
В саду твоём – мальвы, куда ни ступи, —
Пока соловей замолчит, успокоясь,
Покамест пройдёт Мариупольский поезд
И сгаснет гудок паровозный в степи.
I. Новь
За Донцом легла верста к версте,
Чабрецом пропахшая в теплынь,
Сонная нетронутая степь.
Степь и солнце. Горькая полынь.
И хранит упрямо дальний лог —
Всё, что знал и видел он в свой век:
Колеи запутанных дорог,
Всхлипы беспокойные телег.
Сполохи июльские в ночах —
Гасли по ярам, оттрепетав;
В душных травах перепел кричал,
Глухо токовали стрепета.
Вёснами жарою истекал
Неба неприкрытый водоём.
И по пояс травы выгонял
Тридцативершковый чернозём.
Но сегодня, спавший в тишине,
Коршун – потревожен был впервой.
Семь плугов прошло по целине,
Взрезав дёрн – зернистый и тугой.
Кони мяли жёсткие кусты,
Сохли травы в длинной борозде.
И гортанили до темноты
Голоса коричневых людей.
II.
