и водка, и пиво – в изобилии, как будто никакого Постановления ЦК КПСС о борьбе с пьянством и алкоголизмом вовсе нет, и посевная не в разгаре…
Проще сказать, атмосфера – самая благоприятная и для поиска вдохновения, и для отдохновения от него. Борисов сразу же по приезде, увидев окружающие красоты, написал стихотворение:
Речушка заблудилась на лугу,
Где ночь стекает звёздами на росы.
Трава по пояс, а на берегу
Там ивы, как русалки, моют косы.
И месяц их обходит стороной.
Приблизишься – заманят в хороводы
И, песней усыпив тебя хмельной,
Сам не заметишь, как утащат в воду…
Ну, что же так дрожит рука твоя?
Всё это выдумки. Им верят только дети.
Русалка – ты! Легко попался я
В твои шутя расставленные сети.
И хотя никаких «русалок» поблизости не наблюдалось, но предчувствие встречи с чем-то необычным у Борисова сразу появилось…
Они с Царедворцевым, как и положено представителям прозы и поэзии, попали в разные семинары, но жили в номерах по соседству и, само собой разумеется, «гусарили» на пару. Желающих присоединиться к ним в весёлых посиделках и поисках приключений нашлось немало. Все их сотоварищи по совещанию – офицеры и прапорщики, прибывшие в Ислочь из разных военных округов и групп войск, были моложе тридцати шести, ибо такой возрастной предел установил для «молодых литераторов» Союз писателей РСФСР. Впрочем, шумно и весело отдыхали они под присмотром куратора из Главного политического управления полковника Виноградова и, что важно, не во вред основному делу, ради которого сюда приехали.
Литературная учёба сулила перспективу получить рекомендацию в Союз писателей СССР или издать по результатам обсуждения собственную книгу.
Царедворцев на своём семинаре «обсудился», как и пристало баловню судьбы, весьма успешно.
– Ты знаешь, Бор, – похвастался он, – мои рассказы одобрили и даже назвали новым словом в современной армейской литературе! Наш мастер Леонов, а он ведь – заместитель главного редактора «Огонька», сравнил их с «молодыми» рассказами Довлатова… Говорит, у меня та же экспрессия, достоверность, фактографичность и документальность, то же неразделимое слияние между автором и героем…
– Довлатов – это же диссидент! – возмутился Борисов, хотя рассказов Довлатова не читал.
– Ты не понимаешь: Довлатов – это знак качества!
– Ты ещё скажи, что и Солженицын – знак качества…
– Что ты взъелся! Завидуешь?
– Рад за тебя…
Царедворцев рассмеялся:
– А я-то как рад! Моя первая книга выйдет в «Воениздате»!
Стихам Борисова повезло меньше.
Его семинар как-то сразу разделился на несколько группировок, исповедующих, говоря языком литературоведов, разные художественные ценности. «Традиционалисты», к числу которых принадлежал Борисов, оказались в меньшинстве. Большинство его сотоварищей по семинару числили себя «метафористами» и ярыми поклонниками Мандельштама и Вознесенского, превозносили словесную игру и приоритет образности над смыслом. Между первыми и вторыми находилось «болото» – те, кто, в зависимости от направления ветра, менял своё отношение к обсуждаемым стихам и всегда поддакивал руководителям семинара – фронтовику Барковичу из редколлегии журнала «Дружба народов» и двум полковникам с писательскими билетами – Кириллову и Ерхову.
– Алексей Максимович Горький учил нас, что советская литература – дело общее. Успех одного – это успех всех, – на первом заседании провозгласил Баркович. И полковники закивали своими лысеющими головами, хотя впоследствии выяснилось, что думали иначе.
Эта троица литературных небожителей парила над всеми спорами. В своих оценках руководители семинара хотя и были сдержанны, но каждый имел любимчиков, в число которых Борисов, к своему несчастью, не попал…
Нашлась среди семинаристов и парочка доморощенных «гениев». Коренные москвичи Есипов и Едрыкин заочно учились в литературном институте имени А.М. Горького и уже только поэтому считали себя выше всех остальных. Они обсуждали других семинаристов с таким снобизмом и высокомерием, что у Борисова кулаки чесались – так и хотелось им по морде надавать.
Приехавшие на семинар армейские литераторы вполне могли служить иллюстрацией к знаменитым строчкам Дмитрия Кедрина: «У поэтов есть такой обычай, в круг сойдясь, оплёвывать друг друга». Каждый норовил выпендриться, показать себя, а когда обсуждали его творчество – огрызался…
Рукопись Борисова резко атаковали.
– Книга не состоялась, – констатировал капитан третьего ранга Быстров из Североморска. Он, по градации Борисова, принадлежал к «болоту» и на прошлых обсуждениях вперёд не высовывался, но тут вдруг решил проявить себя, словно заранее предчувствуя поддержку остальных. – В его сочинениях много штампов, повторов и описательности…
Борисов не успел и рта открыть, чтобы вступиться за свои детища, как возвысил голос Едрыкин:
– Я полагаю, что в этих так называемых стихах много злободневных тем, но злободневность – удел журналистики, а поэзия… поэзия… – Он на мгновение задумался и с пафосом изрёк: – Служенье муз не терпит суеты…
– Над строчкой суетятся графоманы! – успел всё же вставить реплику Борисов.
На подмогу приятелю вскочил Есипов. Маленький и круглый, как надутый для первомайской демонстрации шарик, капитан из стройбата держался надменно, создавая впечатление, что служит как минимум в контрразведке или в военной прокуратуре:
– Борисов – стихотворец более слабый, чем сильный. У него не стихи, а какие-то лубочные картинки, зарисовки, вещающие об очевидных вещах. Да и язык, кажется мне, простоват…
И снова Борисов не сдержался:
– В конце пути впадёшь, как в ересь, в неслыханную простоту!
Но Есипова не просто было сбить с толку.
– Ты, Борисов, не щеголяй. Пастернака мы все читывали… Вот у нас в литературном институте… – Тут он сел на любимого конька и завёл длинную «песню», что его мастер по институту лично знал лауреата Нобелевской премии и получил от него одобрение в начале своего творческого пути…
– Давайте вернёмся к стихам Борисова. Мы ведь не творчество Бориса Леонидовича Пастернака обсуждаем и не о вашем, Есипов, уважаемом мастере говорим… – оборвал его Баркович, в голосе которого послышались ревнивые нотки: он и сам преподавал в литературном институте. – А мне многие стихи Борисова понравились, – неожиданно заявил он. – Я сначала отметил плюсиками десять стихотворений из рукописи, потом ещё одиннадцать…
Барковича поддержал мичман Вася Кравченко из Севастополя. Простодушный, русоволосый и ясноглазый, он ни в какие группы не входил, но всегда держал сторону «традиционалистов»:
– Я поначалу стихотворения Борисова как-то не рассмотрел, а вот сегодня послушал, как их читает сам автор, и они мне открылись. Это настоящие русские стихи, а не какой-то мелкобуржуазный модернизм…
Тут на Кравченко накинулись «метафористы» и «гении». И опять обсуждение рукописи Борисова зашло в тупик, пока его не вернул в нужное русло полковник Ерхов, явно «метафористам» симпатизирующий:
– Ну, не знаю, я лично ни одной свежей метафоры у Борисова не разглядел! Не нашёл ни одной филологической находки… Проза жизни превалирует у него над поэтикой… Согласен с Едрыкиным: всё слишком просто.
