своего положения.
– Костюмчик сидел? – радостно спросил Коровьев и тут же захохотал в свойственной ему манере.
– Идея с объявлением оказалась не так уж плоха! – как-то глухо, словно нехотя, произнёс Гуамоколотинг, тут же захлопал крыльями и в момент вылетел в открытую дверь, пронёсшись у меня над головой. Александр Иванович выдержал небольшую паузу (хотя, возможно, он просто дожёвывал кусок во рту) и спокойно поставил точку:
– Хорошо.
3
Все поднялись в кабинет Александра Ивановича, где нас уже ждал Гуамоколотинг. Совершенно непонятно, как птица уже оказалась в комнате, но над этим я не стал думать. Хозяин кабинета занял своё место, Советник сел на одно круглое кресло, я на другое. Коровьев прислонился к косяку двери. Меня удивило, что никто не предложил ему хоть куда-нибудь сесть или принести откуда-нибудь стул. Гуамоколотинг расположился на шкафу за спиной Александра Ивановича.
– Давайте теперь поговорим обо всём обстоятельнее и подробнее, – сказал Александр Иванович. Он смотрел на меня с полуулыбкой, почти усмехаясь, но как-то по-доброму, поэтому я решил, что говорить должен я. Я собрался с духом, можно сказать, глотнул воздуха, но в этот момент зазвенели слова Советника:
– Я пришёл с Оливером. Иван светился от радости, постоянно улыбался. В Выставочном Зале нёс бред о Мутном Зеркале и Безымянных Монетах. О Доме тоже ничего не знал.
Как мне показалось, Александр Иванович не ожидал, что говорить будет Советник. Поэтому только в конце этих слов хозяин кабинета перевёл взгляд на говорившего. Советник, почувствовав взгляд Александра Ивановича, сделал паузу. Мне хотелось непременно возразить, защититься, я даже открыл рот, чтобы сказать что-нибудь, чтобы прикрыться, как щитом, каким-нибудь объяснением после всех этих словесных ударов, но никакого щита у меня не было. Ровные, почти плоские и безэмоциональные слова Советника ложились ледяными плитами на мои плечи, гнули меня под землю, в мрак и забвение.
– На Балконе предложил мне чай, – сказал Советник и сделал ещё одну паузу. Уже более выразительную, чем ранее. Я был уверен, что Коровьев сейчас начнёт в свойственной ему манере хохотать, но нет, он не хохотал. Из-за того, что Коровьев находился у меня за спиной, я не мог его видеть, не мог даже взглядом поблагодарить за столь милосердное молчание. Молчал и Гуамоко. Птица вряд ли молчала из милосердия к моей персоне (я помню разговор Гуамоко и Советника, видимо, что-то не так сделала и сама птица), но какое-то облегчение от того, что Гуамоко не добивает меня, рождало какое-то чувство благодарности.
– Тогда я и понял, что вы взяли его по объявлению, – сказал Советник. Александр Иванович опустил тяжёлый взгляд в свой стол и стал задумчиво поглаживать бороду.
– Ничего не понимает в розах, – по-прежнему безэмоционально продолжил Советник. – Почти спровоцировал меня заморозить три чёрные розы, там справа…
– Я понял где, – как-то легко принял уточнение Александр Иванович.
– Я успел, – как-то мрачно вставил Гуамоко. Странно, я ожидал от птицы большей словоохотливости.
Александр Иванович перестал поглаживать бороду, упёрся руками в стол и, глядя весёлыми искорками мудрых чёрных глаз, произнёс слово так, как будто бы оно было длинным и его надо было произносить на нескольких вдохах:
– Хорошо.
После этого слова стало понятно, что никакие мои комментарии не нужны, да и не интересны.
– Потом был одиночка с острова, – продолжил Гуамоко. – Я его не люблю!
– Ты никого не любишь! – внезапно отозвался Коровьев из-за моей спины.
– Это не показатель! – резко оборвал Советник. С Советником тяжело спорить, но готов заметить, что Гуамоко не так часто объявляет, что он кого-то не любит. При мне он о посетителях никогда так не высказывался. Обо мне – да! А о посетителях при мне – никогда!
Разумеется, я не сказал этого вслух.
– Рассказывал о том, как оказался на необитаемом острове? – спросил меня Александр Иванович.
– Да! – радостно ответил я, радуясь, что могу дать такой однозначный ответ.
– Чего хотел? – спросил Гуамоко.
– Он думал над тем, чтобы обменять свою Безымянную Монету на пустую из нашей коллекции.
– Поменяли? – резко спросил Советник.
– Нет.
– Он сильно злился? – продолжил Советник.
– Нет.
Тут я почувствовал, что от меня хотят пояснений.
– Мы поговорили, и он решил, что его Безымянная Монета должна остаться у него и другая ему не нужна.
После такого моего ответа я понял, что Александр Иванович, Гуамоко, Советник и Коровьев многозначительно переглядываются друг с другом, но из-за своего места я не могу за ними уследить, и даже если бы хотел, то не смогу понять, что всё это значит.
– Хорошо, – привычно уже сказал Александр Иванович.
– Приезжал Павел Иванович, – сказал Гуамоко.
– Надо было не пускать! – громко взвизгнул Коровьев.
– Нельзя, – мягко возразил Александр Иванович, всем своим видом приглашая Гуамоко продолжить рассказ.
– С ним тяжело, – услышал я странную реплику от Гуамоко. – Уверен, что он что-нибудь купил…
– Он с чем-нибудь ушёл из Музея? – резко спросил Советник.
– Нет, – сказал я. Мне показалось, что все выдохнули.
– Хорошо, – сказал Александр Иванович.
– Больше никого не было, – сказал Гуамоко. После этих слов птицы Александр Иванович и Советник стали подниматься из кресел.
– Вообще-то был ещё один посетитель, – сказал я. Все сели и замерли на мне глазами. Должен сказать, что это очень тяжело, когда на тебя со всех сторон так пристально смотрят. Похоже на то, что тебя связали верёвками и хотят куда-то тащить, но ещё пока не решили, куда именно и поэтому тащат сначала в одну сторону, потом в другую, а потом в третью.
– Кто? – спросил из-за спины Коровьев.
– Я не помню имени, хотя он мне карточку дал. Не знаю, куда я её дел, наверное, потерялась…
– Чего он хотел? – прервал меня Советник.
– Да ничего особенного… Ходил, смотрел. Я ему рассказывал о Мутном Зеркале… Как вы мне рассказывали, – я кивнул на Советника.
– А он что? – ещё раз спросил из-за спины Коровьев.
– А он всё сомневался, что это правда. Просил меня шепнуть ему, что мне это всё в каких-то инструкциях сказали рассказывать!
– Это называется «скептик», – сказал Советник.
– Да, наверное, – согласился я, чтобы заслужить благорасположения Советника. – Я его на Балкон привёл, он там посмотрел на розы, и он там решил, что смешно будет сказать «розы-морозы»!
– Каламбурил, – сказала птица.
– Да, наверное, – согласился я, чтобы и с Гуамоко быть в чём-то согласным. – Поэты ему не нравятся, что-то о дуэлях говорил…
– Кого-нибудь искал? – спросил Коровьев. На этом вопросе я понял, что Коровьев постоянно спрашивает что-то серьёзным тоном, чего до этого не делал, и мне стало страшно.
– Нет, – сказал я.
– Вы не признались, что здесь что-то ненастоящее и он ушёл? – спросил Советник.
– Да,
