вечера. Чем ты там с ними занимался? Мосты строил? – злобно выкрикнул комиссар. – Или разрабатывал план, как их разрушать?
– Да нет же. Мы просто ужинали. Играли на рояле. Пели. Я никогда не вел никаких политических разговоров. Я в этом ничего не понимаю. Я строитель! Я никогда ничего не разрушал.
– А военная-то форма на тебе все же была, – прорычал комиссар. – Сосед видел тебя в ней.
– Это не военная форма, это форма железнодорожных инженеров. Можете ее у меня дома увидеть. Она в шкафу висит.
– Инженеров, говоришь? – Лицо комиссара исказилось от злобы, он медленно поднялся из-за стола, подошел к Константину вплотную и вдруг с размаху ударил его в челюсть. Кровь выступила на губах. Константин почувствовал страшную боль и сплюнул. Что-то выпало изо рта, и раздался легкий стук о каменный пол подвала. Зуб?
– Правду говори! – свирепо рычал комиссар.
– Я строитель, – прошепелявил Книппер. – Это правда. Я строил здесь Транссибирскую магистраль… Я…
И снова сильный удар в челюсть, затем в район виска… Голова закружилась. Константин упал.
– Убрать, – приказал комиссар солдату, стоявшему неподалеку и молча наблюдавшему за тем, что происходило в кабинете.
– Расстрелять?
– Да нет. В камеру, – слегка подумав, решил чекист.
Солдат подхватил Константина под руки и не торопясь поволок по полу.
Через три дня Константина Леонардовича Книппера, натерпевшегося унижений и страхов, так как каждый день кого-то расстреливали или забивали насмерть прямо во время допроса, вновь повели в кабинет комиссара. Шел он туда в большом волнении и мысленно молился, ожидая всего, чего угодно. Его ввели в кабинет. Тот же комиссар, что еще недавно так удачно упражнялся на нем в ударах по челюсти, тут же встал из-за стола и направился к нему. Константина парализовал ужас. Неужели будет снова бить по зубам? Вот так сразу? Но комиссар остановился в метре от своей жертвы и неожиданно совершенно миролюбиво улыбнулся.
– Вы не врали, – сказал он. – Я запросил Москву и сегодня утром уже получил ответ. Вы и вправду строитель железных дорог. Наше правительство считает, что такие специалисты, как вы, нужны советской власти.
Комиссар подошел, взял Константина под руку и подвел к стулу, стоящему у стола. Ноги у арестованного еле передвигались от только что пережитого стресса, но бледность лица уже отступала. Так вот в чем дело! Он им нужен!
– Садитесь, – произнес комиссар, не торопясь обошел свой письменный стол и тоже сел. – Курите? – спросил он.
– Нет.
– А я вот курю, – сказал комиссар, достал бумажку, насыпал в нее табаку из железной баночки, стоящей у него на столе, скрутил «козью ножку» и с удовольствием закурил.
– Ну так что? – глядя на Константина, проговорил он, выпуская изо рта клуб дыма. – Вы готовы служить Советам?
– Готов, – моментально согласился Константин Леонардович.
Да разве мог он сказать иначе? Да он готов был сейчас прокладывать железнодорожные пути хоть для самого черта, лишь бы остаться в живых.
– Вот и хорошо, – сразу обрадовался комиссар. – У меня есть приказ срочно направить вас в Москву. Сейчас вас покормят…
– Только я здесь не один, – забеспокоился Константин. – У меня семья…
– Семья – это хорошо. Так даже лучше, коли семья есть, – с каким-то странным намеком, от которого у Константина пробежали мурашки по спине, проговорил комиссар.
⁂
Сидя в поезде, который вез его вместе с женой и маленькой Адой в Москву, Константин вспоминал своего отца с благодарностью. Ведь только благодаря ему много лет назад он так точно и правильно выбрал профессию. Ох, как же надо было большевикам сейчас наладить пути сообщения по стране! И хоть он и был не пролетарского происхождения, да еще и находился в Сибири во время правления Колчака, его все же оставили в живых, посадили в поезд, дали предписание, согласно которому он являлся ответственным работником, и теперь его никто и нигде уже не имел права задерживать. Он ехал на работу в Наркомат по строительству!
С дороги Константин дал телеграмму дочке, но ни он, ни Лулу не были уверены в том, что она ее получила, а потому напряженно всматривались в окна вагона при подходе поезда к перрону. Оли не было. Вещей было немного, и Константин, обвешанный ими, первый вышел на перрон. Следом за ним соскочила с подножки Лулу, а затем помогла выйти и Адочке, подхватив ее на руки. И только она поставила девочку на платформу, как увидела Олю. Дочь со всех ног бежала навстречу, расталкивая толпу.
– Маленькая моя, – бросилась она прежде всего к Адочке, пытаясь ее обнять. – Как же ты выросла!
Но девочка боязливо отпрянула от незнакомой тети и прижалась к Луизе, не позволяя Ольге даже взять себя за руку.
– Доченька, – выступили слезы в глазах Ольги. – Я же твоя мама.
– Неправда, – сквозь сжатые губки процедила трехлетняя девочка, держа Лулу за ногу. – Вот моя мама.
Чтобы не было лишних вопросов и можно было спокойно перемещаться в это неспокойное время по стране, Лулу выдавала себя за мать, а Константин – за отца девочки. Теперь Адочку надо было переучивать, чтобы она начала правильно понимать, кто есть кто в семье.
⁂
Константина Леонардовича сразу взяли на ответственную работу в наркомате и даже определили ему приличный паек. Жить семье стало легче. Вот только от тети Оли не было никаких известий, и кроме того, они совершенно ничего не знали о том, где сейчас их сын Лёвушка, да и жив ли он вообще. Бои на юге России еще продолжались.
Ольге исполнилось в эту весну уже двадцать три.
– Годы летят, а я так ничего и не добилась в жизни, – переживала она. – Не художник, не скульптор, не актриса… Ничего путного из меня не вышло…
– Но ведь ты даже не окончила Художественное училище, – развела руками сестра Ада. – Кинулась в любовь, вышла замуж, потом ребенок…
– Да уж! Но, что интересно, ни жены, ни матери по большому счету из меня тоже не вышло. Я бездарно провела свою юность, – сказала Ольга и тяжело вздохнула. – А ведь я всегда истинно хотела в жизни только одного: быть актрисой! Только об этом и мечтала с раннего детства.
– Так может, ты все-таки покажешься Немировичу и Станиславскому? Ты и вправду совсем неплохо играла в «Сороконожке».
– Ходила я на днях к Станиславскому, – призналась сестре Ольга. – Но у них сейчас столько студентов в студиях, что Луначарский запретил им вообще кого-либо в ближайшие годы принимать.
– А кино?
– О нет! Наши кинорежиссеры – просто мрак! С ними никакой карьеры не получится.
Ольга пересела на диване поближе к сестре и взяла ее за
