о металл струй.
— А интернет есть?
— Мне в интернете сидеть некогда…
— Ах да, ты занятой, бабкам продукты возишь, банкирш окучиваешь… — Калякин переступил с ноги на ногу и зацепил бутылку, вспомнил про неё. Поднял. — А пиво пьёшь?
Рахманов не ответил. Повёл плечом, стирая что-то со щеки. Продолжил дойку. Вымя коровы уменьшилось в размерах, а ведро наполнилось на три четверти. Корова дёргала мордой, языком сгоняла мух с розового носа.
— Скучно живёшь, — сделал вывод Калякин. Положил смартфон на окно и, приложив минимум усилий, отвинтил крышку с бутылки. Приложился к горлышку. Вкусное. Российское, а вкусное. Возможно, потому что холодное. Или потому что в противовес правильности сельского жителя хотелось показать свою крутость.
Егор опять ничего не сказал, занятый делом. Кирилл тоже молча пил, ни о чём конкретном не думая, потом осознал, что следит за руками дояра. Чуть покрасневшие пальцы обхватывали длинный мягкий сосок и как бы выжимали его, скользя от вымени вниз. Упругая струя била в ведро, иссякала, и процесс повторялся с другим соском. Соски выглядели нежными и были похожи на…
— Слышь, ты, Егор… А ты, когда корову за эти штуки дёргаешь, ты представляешь, что это мужские пиписьки? Похожи ведь — кожистые такие, шкурка струящаяся… Сосёшь же их иногда, берёшь в рот?
Кирилл заржал. От смеха громко, протяжно отрыгнул. Хлебнул ещё пива. А сам где-то в глубине души не знал, зачем он опять издевается, ведь пришёл же посидеть по-дружески. Но над этой мыслью преобладала потребность унизить красивого, уравновешенного пидора, показать своё превосходство над ним.
Потому что все пидоры должны быть стёрты с лица земли.
Рахманов как всегда не отреагировал. Вымя совсем сдулось, последние капли упали с сосков. Корова дёргала хвостом. Егор, встав с табуреточки, отставил ведро с молоком в сторону, слева от себя. Огляделся в поисках чего-то.
Тут Кирилл вспомнил вчерашнее дело:
— Угостишь молочком? Говорят, парное — самый смак, а я никогда не пробовал. Нальёшь кружечку, не зажмёшь для соседа?
Егор первый раз за вечер поднял свои изумительно завораживающие глаза.
— Молоко сразу после пива? — безэмоционально спросил он. — Не советую. Тем более парное.
На Калякина ответ подействовал, как красная тряпка на быка. Он отскочил от дверного косяка вглубь сарая, а так как места было мало, оказался возле Егора. Под его жгучим взглядом — взглядом человека, ждущего нападения и готового к отпору, несмотря на заведомое поражение.
— Тебе жалко? — угрожающе пропел он. — Или ты только за деньги молоко отдаёшь? У тебя все литры по счёту? Соседа западло напоить?
Они были почти одного роста — Егор на полголовы ниже, поэтому ему пришлось поднять голову, чтобы не разрывать контакт глаз. Селянин был зажат, мускулы напряжены, он не мог возразить сильному противнику, признавал своё поражение в этой ментальной дуэли.
— Пей, — вдруг сказал он. — Сейчас кружку принесу.
Рахманов вышел, скрылся за калиткой в темноте двора. Калякин остался один, и под жёлтой лампочкой ему всё происходящее вокруг внезапно почудилось сюрреалистическим сном. Никогда в жизни он, городской мальчик из состоятельной семьи, завсегдатай светских тусовок, мысли не допускал, что однажды окажется в тесном вонючем хлеву, кроссовками в навозе, рядом с чёрно-пёстрой коровой. Всё это раньше было вне его кругозора, ему незачем было размышлять об этой приземлённой жизни на дне. А ведь кто-то довольствуется этим мирком и этой грязной работой.
В какой-то момент Кирилл испугался, что пидор сейчас вернётся с топором и пристукнет его, потом закопает в овраге, засыплет навозом и ищи-свищи ветра в поле – никто никогда даже косточек не сыщет. Однако опасения развеялись — Егор зашёл в сарай с большой кружкой — светло-зелёной, с изображением бельчонка на еловой ветке. Он наклонился над ведром, зачерпнул молока и подал полную до краёв кружку.
Кирилла это доказательство своей власти над пидором неимоверно завело. Он ухмыльнулся, отшвырнул пустую бутылку в угол и под ее звон начал пить. Ощущение возникло такое, будто молоко, стекая по пищеводу, попадает прямо в детородный орган — настолько быстрой и мощной была эрекция. Член вскочил мгновенно.
— Вкусное, — вытирая губы, сказал Калякин, отдал кружку. — Ты-то, наверно, каждый день молоко пьёшь?
— Я молоко продаю.
— Это я тебя объел, получается? Тогда… могу тебя взамен чем-нибудь угостить. Малафью любишь? У меня есть полстаканчика специально для тебя, не отказывайся, соси. — И Калякин вытащил из штанов туго налитый член, потряс им, сжал головку. Он совершенно не был против отсоса — изголодался по ласкам.
Их сейчас разделяла пара шагов. Рахманов опустил глаза, так что во всей красе стали видны невероятно густые ресницы, на демонстрируемый агрегат, потом поднял и встретился взглядом — совершенно бесстрастным. Может быть, чуть-чуть насмешливым, самую толику.
— Так кто из нас пидорас?
И снова красная тряпка мелькнула перед глазами, разум затмило: никто не смеет называть его так!
— Ах ты сука! — Кирилл кинулся с кулаками, но корова повернула рогатую голову в намерении защищать хозяина, и Калякин испугался трогать несчастного пидора. Однако злость требовала выхода. Он завертел головой, судорожно соображая, какую пакость устроить, и взгляд упал на ведро. Недолго думая, Калякин пнул его ногой. Ведро с металлическим грохотом опрокинулось, и молоко хлынуло на унавоженный пол, растеклось по доскам, полилось в щели, окатило кроссовки, резиновые сапоги Рахманова и коровьи ноги. Пусть теперь выкручивается перед постоянными заказчиками, барыга херов!
— Вот так. Запомни, как со мной связываться.
— Уверен, что останешься безнаказанным? — спросил Рахманов. За всё это время он не сдвинулся с места, взирал на экзекуцию с покорностью раба, да только в глазах горел огонь революции.
— И кто меня накажет?
— Бог.
— Ты ещё больший придурок, чем я считал, — хмыкнул Кирилл и ушёл из сарая, а потом и со двора, напоследок пнув разбитую бутылку. Похоть не удовлетворил, но хоть натешился и вечер скоротал. Придётся ублажать себя вручную.
Деревня совсем вымерла — ни огней, ни звуков, лишь месяц в вышине указывал путь. Кирилл подошёл к дому, заглянул в окошко Пашкиной машины, закурил. Было прохладно, аж руки мёрзли. Над ухом зажундели комары, и дым на них не действовал. Пора было запираться дома, ложиться спать, но сна не наблюдалось, а бабкина койка вызвала отвращение.
Как пидору не одиноко в этой глухомани? Тут же хоть волком вой. Ненормальный, точно…
Вдруг острая резь внизу живота оборвала его мысли. Пока Кирилл, изумившись и испугавшись, соображал, что это, в кишечнике громко заурчало, снова внутренности пронизала острая боль, а с ней появился нестерпимый позыв к сбросу фекалий.
Пиво и молоко! Бля! Накаркал, колдун херов!
Калякин, сметая всё на своём пути, пустился к
