интересовался ничем другим. За ужином с друзьями, на работе, где бы я ни был, я все равно возвращался к этой теме. Все, с кем я говорил, начинали смотреть на меня со страхом и растерянностью. Чем глубже я погружался в эту историю, тем больше чувствовал опасность. Раньше я не работал ни над чем подобным. Это была мутная и мрачная история, которая оставалась со мной, даже когда я откладывал свои папки и заметки.
Я чувствовал себя растерянным и сбитым с толку. На протяжении многих лет я учился отгораживаться от страданий окружающих, а теперь впервые столкнулся со страхами, способными пробить мою броню. Дети, чьи трагедии стали моим хлебом насущным, были приблизительно того же возраста, что и мои собственные. Что они видели дома, с чем сталкивались? Существовала ли вероятность того, что их родители были правы, и детей просто настроили против них? Неужели посторонний человек может так быстро уничтожить глубинную связь между матерью и ее ребенком? Я начал бояться мелочей, бытовых деталей. Вдруг мой ребенок увидит, как я раздетый выхожу из душа, и скажет что-то в садике? Может, что-то нарисует, а воспитатели не так это поймут? Я начал бояться, что, совершая простые действия, например, купая детей, я могу подвергнуть себя риску, если кто-то спросит: «Трогали ли тебя твои родители?» Но все не могло быть настолько просто. В тех семьях из Массы и Мирандолы должно было происходить что-то еще, о чем я пока не знал. Я читал сотни страниц днем и ночью, но мне не удавалось разогнать туман, который, казалось, мешал разбирать строчку за строчкой. Сколько правды было в тех документах? Все? Не может быть. Ничего? Тогда история не складывалась. Где пролегала грань между реальностью и вымыслом? Кто и как провел эту линию? Выяснить это было невозможно.
12
Мы с Алессией месяцами сидели за документами, восстанавливая дело по кусочкам. Пять судов, около двадцати подозреваемых, обвинительные и оправдательные приговоры, которые чередовались и накладывались друг на друга. Иногда создавалось впечатление, что в произошедшем нет никакой логики.
В 1997-м, когда разворачивалась история, она положила начало судебному разбирательству, которое касалось очень небольшой группы людей, известных как Педофилы-1. Среди них были семья Гальера, Федерико Скотта, Роза и Фредоне. В то время им были предъявлены обвинения в сексуальном насилии над Дарио, Мартой, Элизой и Ником как дома, так и в неустановленных квартирах в их районе. Все подозреваемые были осуждены на уголовном процессе в Модене, в апелляционном суде в Болонье и в кассационном суде в Риме.
В октябре 1999 года, в процессе судебного разбирательства по делу Педофилов-1, дети, вовлеченные в него с самого начала, начали давать дальнейшие показания. Дети, которых изъяли недавно, также поделились новой информацией, и начался параллельный судебный процесс над группой Педофилы-2. В нее входили подозреваемые из первого дела, а также новые, которых обвинили Маргерита, Кристина и дети Ковецци – дон Джорджио Говони, Санто Джакко и его сын Антонио, а также Джулиано, Моника и вся семья Морселли, включая мать из Мирандолы и отца из Масса-Финалезе. Подозреваемые в процессе Педофилы-1 были обвинены в домашнем сексуальном насилии над несовершеннолетними до 11 лет. В процессе Педофилы-2 их обвинили также в проведении встреч на кладбищах с целью участия в оргиях и ритуалах. Дон Джорджио и Рита Спинарди, учительница Дарио из Пегоньяги, подозревались в пособничестве с целью лишить Дарио личной свободы, а также в том, что они уводили его из школы и угрожали расправой.
Прошло больше года после изъятия детей из семей, и казалось, что они не хотели возвращаться домой. В октябре 1998 года, когда Кристина жила с приемной семьей всего 2 месяца, она написала письмо судьям, которые работали над ее делом. Я обнаружил его среди сотен страниц документов в архивах дона Этторе. Кристина, сидя в комнате в доме своей новой семьи, хотела поделиться своей яростью и добиться права быть услышанной. Она хотела, чтобы ей поверили.
«Дорогой судья,
Судите этих людей, но есть кое-что еще. Я незнаю тех других людей про которых сказала Эмме [Аванци] из тех людей, которых я незнаю как зовут, и непомню. Я папробую изо всех сил заставить себя вспомнить, что это за люди я думаю они знают моих родителей и может это их друзья. Главный у них может быть священник, который изучал жизнь Иисуса и Бога. Судья, я верю в Бога, Марию, Иисуса, и знаю, что они любят меня как родители…Я очень нещаслива и мне нужно время, чтобы понять, что произошло. Я папробую все это понять. Но я хочу сказать вам: если родители и дяди начнут говорить, что я говорю правду, будьте к ним добры, но если они не будут говорить правду, будьте строгими»[10].
Суд обратился к медицинским консультантам из Исследовательского центра Гензеля и Гретель в Турине (организации, ведущей борьбу с педофилией) для психодиагностического обследования детей. Психологи Кристина Рочча, Сабрина Фарчи и Алессандра Пальюка выслушали детей, делая видеозаписи их встреч наедине и в присутствии судей. Они «абсолютно исключили наличие психических патологий, которые могли бы свести на нет их способность отличать фантазию от реальности» или заставить детей «выдумывать обвинения». Их личностные характеристики были «типичными для жертв насилия». Психологи определили, что во всех случаях показания детей изначально были фрагментированными, так называемая «кластерная выборка, набор обрывочных рассказов, которые со временем начинают включать в себя все большее количество деталей». Дети продемонстрировали психологическую прогрессию, «последовательную логику, типичную для травмированных жертв», где откровения становятся все более серьезными по мере того, как дети преодолевают свое добровольное молчание, вызванное травмой, страхом и сохраняющимися семейными привязанностями. В обвинительном заключении прокурор Клаудиани перечислил доказательства, которые он намеревался использовать, чтобы загнать подозреваемых в угол: заявления, которые дети сделали сначала доктору Донати и ее коллегам в Мирандоле, а затем и консультантам из Турина; медицинские результаты осмотра, проведенного доктором Маджиони; различные фрагменты улик, которые инспектор Пагано собрал во время обысков, включая вагинальные свечи, найденные в доме Морселли, о которых Кристина упоминала, рассказывая о насилии; а также стенограмма телефонного разговора, записанного в тюрьме, в ходе которого Моника назвала дона Джорджио Говони «антихристом». Кроме того, среди них была пропажа страницы из дневника Дарио, на которой якобы были нарисованы Джорджио-Один и Джорджио-Два, а также подтверждение, что священник водил белый фургон. Тот самый, в который, по словам детей, он грузил мертвые тела после жертвоприношений. Также был череп, найденный
