— А ты кого— нибудь теряла?
— Тебя.
Генри возвращается. Берет свое пиво. Он чувствует, что что— то изменилось с его ухода. — Все в порядке?
— Все отлично, — говорю я. Мы пьем молча, пока Кендра кипит.
— О— оу, — говорит Генри. — Только не оборачивайся.
— Что? Я поворачиваюсь.
— Я же сказал, не смотри…
Я замечаю Шарлин и ее подруг, устроившихся у обочины. У Шарлин новая прическа — химическая завивка, которую хоть пулей не пробей. По бокам от нее восседают тетя Милли и мама Мэй, все трое развалились в складных креслах, будто держат совет. Шарлин размахивает миниатюрным американским флагом в одной руке и сигаретой Pall Mall в другой. Ее невозможно не заметить в этом ярком цветочном муумуу.
— Лучше пойдем отдадим дань уважения крестной.
— Просто помаши и иди дальше, — предлагает Генри.
— Шарлин это не понравится…
— Она выживет.
— Хочешь еще пива? — спрашиваю я. — Этот раунд за мной.
— Потише, — говорит Генри.
— Ты за мной следишь?
— Может быть.
Может, это жара и пустой желудок, но все вокруг кажется скользким. Влажность сгущается, заставляя меня потеть. Я должен был провести здесь весь день, предсказывая людям судьбы, но алкоголь, чаны с кипящим маслом и сахарной пудрой оставили на коже жирный налет.
Я не могу сосредоточиться на разговоре, хотя Генри и Кендра продолжают говорить. Я слышу, как она спрашивает: — Ты правда думаешь, он все еще там?
— Я знаю, что да.
— Да, но… как?
— Иногда такие вещи просто чувствуешь.
— Но ты не уверен.
— Кендра…
— Все в порядке, — говорит Генри. — Ты живешь своей жизнью, находишь человека, который приносит тебе счастье, радость, ты создаешь семью, жизнь, которой можно делиться, вкладываешь в нее время, силы, душу, и однажды она дарит тебе ребенка. Жемчужину. Вся эта песчинка, грязь и боль приводят к чуду природы. Ты связан с этим ребенком. Физически, биологически, но… есть что— то еще. Что— то большее. Этот ребенок — часть тебя. Вы всегда будете связаны.
Кендра не может заставить себя спросить что— то еще. Что тут скажешь? Та песчинка в его груди. Та крупинка. Она превратилась в жемчужину.
А теперь она потеряна.
— Он здесь, — говорит Генри, затем поворачивается ко мне. — Мы найдем его.
Мы.
ДЕСЯТЬ
Генри возвращается со мной в мотель. Он принес с собой дюжину устриц, упакованных в ведёрко со льдом, и пару лимонов, стащенных из фуд— корта. Он приносит с собой запах соленых моллюсков, и тесное пространство быстро наполняется ароматом залива. Солгу, если скажу, что он мне не нравится.
В животе достаточно пива, чтобы я чувствовал себя так, будто нахожусь на тонущей лодке. Влажность пропитала меня до костей. Все кажется гуще, чем должно быть.
— Что ты напеваешь?
— Я напеваю? Я не заметила. Наверное, нервничаю из— за гостя. У меня их никогда не было.
Рожденная у воды…
— Просто песня застряла в голове…
…взращенная этой рекой…
Я наблюдаю, как он ловко вскрывает каждую устрицу ножом, одну за другой, с жестокой эффективностью, от которой у меня кружится голова. Теперь вокруг карточного стола выстроилось кольцо из половинок раковин, блестящих от сока.
Генри берет одну, зажимая половинку раковины между пальцами. — Проглоти.
— Будь здоров. Я чокаюсь устрицей в его руке.
Устрица выскальзывает из раковины мне в рот. Мясо почти сладкое, маслянистое, скользит по горлу в собственной соленой жидкости.
— Клянусь, я могла бы съесть сотню таких…
— Тогда лучше держи меня рядом.
— Это было предложение? Потому что я согласна.
— Может, мы посоревнуемся, у кого жильё хуже.
— Эй, — говорю я, — это временно. Пока я не найду что— то для меня и Кендры.
— Это план?
— Я его придерживаюсь.
Через мгновение Генри говорит: — Кажется, у нее все в порядке.
— Не говори ей этого.
— Я серьезно… Ты хорошо ее воспитала.
— Каждый родитель немного калечит своего ребенка, — говорю я. — Это обряд посвящения.
