Кто— то, конечно, калечит своих детей куда сильнее. У всех нас есть шрамы. Именно они делают нас теми, кто мы есть. Максимум, на что может надеяться родитель, — что повреждения, которые он нанес своим детям, не укоренятся слишком глубоко. Не перейдут к следующему поколению.
— С Кендрой все будет хорошо.
— Думаешь?
— Да.
— Можно задать тебе вопрос?
— Валяй.
— Он о Грейс.
— Хорошо.
— Какая она была?
— Вы бы с ней поладили.
— Ты так думаешь?
— Она тоже никогда не чувствовала себя своей в Брендивайне.
— Я знаю, как это тяжело. Я сравниваю себя с Грейс? Или он?
Генри молчит. Видно, что он все еще скорбит, но за этой скорбью в нем — одиночество. Я чувствую его тоже. Я так сосредоточилась на том, что Генри застрял в прошлом. Но если честно, я и сама в нем застряла и не знаю, как выбраться в одиночку.
— Ты когда— нибудь думаешь о всех выборах, которые сделал? — спрашиваю я. — О всех направлениях, в которых мог бы пойти, если бы выбрал другую дорогу?
— Если бы я поступил иначе, меня бы сейчас здесь не было.
— А ты хочешь быть здесь?
— Да, — говорит он. — Дело в том, что скорбь — это когда ты должен быть готов двигаться дальше.
— Ты готов?
— Долгое время я не хотел. Мне казалось, что я должен оставаться на месте. Прямо здесь. Как будто пытался сдержать прилив. Но потом, не знаю… Что— то изменилось.
— Что?
— Ты. Я знаю этот взгляд. Я чувствую то же самое.
— Я не хочу лезть в душу, — говорю я, не готовый поддаться на провокацию. — Привычка, наверное. Когда я в этой комнате, я всегда ищу в людях что— то глубже… Ладно, обещаю, остановлюсь.
— Ты что, копаешься в моей голове? — Он дразнит меня.
— У каждого есть свои способности, знаешь ли. Даже у тебя.
— Осторожнее, — предупреждает он с теплой улыбкой. — Останешься без работы.
— Ты не думаешь, что у тебя есть дар?
— Сильно сомневаюсь.
— Это как любая другая мышца. Ее нужно тренировать. Если бы люди хоть изредка ее напрягали, они бы сами в этом убедились.
— Представляю, — говорит он.
— Никогда не поздно, — предлагаю я. — Попробуй.
— Ты меня научишь?
— В этот раз придется заплатить.
Генри откидывается назад. — Оставлю это профессионалам.
— Если передумаешь, просто скажи.
— Оставлю это на усмотрение моего третьего глаза. — Он не боится шутить над собой. Идеальный защитный механизм.
Защита от чего?
— Как насчет еще одного раунда? — Генри протягивает мне еще одну устрицу.
— Продолжай в том же духе, бармен.
Я приоткрываю губы, поднося раковину, и в последний момент замечаю, как она…
Дергается.
Блестящая устрица живая, она выскакивает из раковины прямо мне в рот.
Что за—
Она проскальзывает между губ и ползет по языку. Я чувствую ноги—
Клешни.
Я давится и выплевываешь ее обратно в раковину.
— Ты в порядке?
Альбинос— краб, размером не больше монетки, шустро бежит по раковине. Два черных шарика— глаза торчат над головой. Краб выбирается из раковины и перебирается на мой указательный палец, его тонкие ножки впиваются в кожу при каждом шаге. Он поднимает крошечные клешни вверх, будто салютует.
Чествует меня.
В ужасе я роняю раковину.
— Минус один, — объявляет Генри. — Ты закончила. Больше ни одной устрицы для вас, мэм.
— Заслужила. Я пытаюсь отшутиться, но, боже, мне жутко. Этот краб смотрел прямо на меня. Он вторгся в дом устрицы, затаился внутри.
— Ты в порядке?
— Все нормально. Я смотрю вниз: пустая раковина на полу. Краб исчез, потерялся где— то в ворсе ковра. — Ты не против, если я отлучусь?
Пол качается под ногами, когда я прохожу через бисерную занавеску,
