ГЛАВА ПЕРВАЯ. ЖРЕБИЙ
Ветер выл в пустых холмах, пригибал к серо-коричневой потрескавшейся земле чахлые вересковые поросли, пробирался через дыру в рукаве куртки, дышал холодом. Гонял пыль, то и дело путался в колючих кустарниках, разбивался о мшистые камни, старыми исполинами лежавшие на пожухлой, пепельно-жёлтой траве.
На хвосте стылый ветер приносил запах, и тот пробуждал затаённый страх, дремлющую тошноту, забытое прошлое и всё то мерзкое, что есть в нашем мире. Пахло Илом: тяжёлые пряные специи, застарелая тина, гнилые цветы влажного дождливого леса, испорченное мясо, прогорклый дым и кровь, разумеется.
Ил – это всегда чья-то кровь. Чаще чужая, но иногда ему перепадает и твоей. Ил жаден до чужих жизней. Здесь, под светом скорбного розового месяца, их завершилось достаточно.
От запаха резало гортань, саднило в носу. Хотелось кашлять и пить. Пить и кашлять. Этот аромат не забыть, даже вернувшись домой, даже если после рейда прошло несколько месяцев.
Я сглотнул кислую слюну и с некоторым раздражением посмотрел на невозмутимого Капитана. Вот же ублюдок. И как со всей мясорубкой последних часов ему удаётся выглядеть таким чистюлей и держаться столь спокойно, словно его пригласили на званый обед к лорду-командующему?
«Не желаете ли черепашьего супа, дражайший риттер4?»
«Благодарю. Это будет очень любезно с вашей стороны».
Дери меня совы! Разве только струнный квартет в ушах не играет, когда я представляю такую картинку.
Но признаюсь – в ушах звучало нечто иное. Я скорее ощутил, чем услышал, слабое «бум-бум-бум», принесённое на хвосте очередного порыва ветра. Пушки всё ещё вели разговор. Далеко. Слишком далеко, чтобы быть уверенным, что мне не показалось.
– Давай, Медуница. – Ровный голос Капитана вернул меня в действительность. – Времени у нас не так много.
Хотелось выдать что-нибудь привычно ироничное, но я лишь посмотрел на его кулак, облачённый в замшевую перчатку, в котором были зажаты две тоненькие веточки. Всего две. Прочие уже тянули, и остались я да Капитан. Шанс пятьдесят на пятьдесят. На удачу и не на удачу, дери нас совы.
Я вздохнул и потянул за ту, что была ближе ко мне.
Ну и что вы думаете?
Конечно же короткая.
– Проклятье! – пробурчал я, поднимая руку, чтобы все в отряде видели ношу, которую взвалила на меня фортуна. – В этот раз ты точно жульничал. Просто я пока не пойму, как ты это столь ловко провернул.
Капитан серьёзно кивнул, словно соглашаясь с моим «обвинением». Хлопнул по плечу, что я предпочёл трактовать как «соболезную». Я вздохнул с разочарованием, вновь помянул сов и глянул исподлобья на остальных.
Никакого сочувствия на уставших лицах. Какое может быть сочувствие к тому, кто через несколько минут, вполне возможно, станет твоим палачом?
Каждый понимал это. Потому что в Иле нет места для жалости, здесь не в почёте сомнения или неуверенность. Или ты следуешь законам отряда, или остаёшься тут навсегда.
И не только ты, но и те, кто идёт рядом с тобой. Это странная реальность между нашим миром и Гнездом, пограничные земли дремлющего ужаса, не прощающие слабых.
Обо мне быстро забыли. Двадцать шесть человек с напряжённым вниманием смотрели, как Капитан собирает веточки одинаковой длины и одну из них делает короткой.
Мы – «Соломенные плащи». Наёмный отряд. Шакалы, что рыскают по Илу и забираются туда, куда не доходит армия лорда-командующего и головорезы лордов Великих домов. Мы не штурмуем Гнездо. Не цепляем последних Светозарных, не ломаем подбирающиеся к Шельфу улья и держимся подальше от всего, что связано с Птицами. Мы выполняем щекотливые задания и тем самым делаем влиятельнее отдельных благородных господ, если нам сопутствует удача. И у нас есть правила. К сожалению, некоторые из них никому из нас не нравятся, но им приходится следовать. По причинам, которые я описал – чуть выше.
Все согласились с этим когда-то. Так и повелось.
Первый закон «Соломенных плащей» гласит: если солнцесвет разряжен, то один из нас дарует ценой жизни жизнь остальным. Это риск, который всегда с нами, когда мы уходим в Ил. Он ничтожен. Куда проще нарваться на жеребёнка, рвача или мечтателя, чем разрядить запас солнцесвета. Но порой такое случается, последний цветок гаснет, и тогда дело за жребием.
Пятеро из нас никогда не тянут его.
Капитан. Потому что он Капитан, и этим всё сказано.
Я. Потому, что я единственный, кто может нести на себе булыжники и не сдохнуть.
Болохов. Потому что он наш колдун, росс, а они народ, имеющий предрасположенность к Белой ветви колдовства, что сразу намекает на способность зарядить уже истощённый солнцесвет.
Голова. Потому что он из Фогельфедера и, по слухам, личный поверенный лорда-командующего, благородный из дома Пеликанов, наблюдающий… простите, сопровождающий «Соломенных плащей». И прикончить его в таком ритуале значит огрести проблем в Айурэ до конца жизни. И не скажу, что она будет очень уж длинной.
Ну и Толстая Мамочка. Потому что она вообще не человек, а из народа килли. И её использовать всё равно что доить плотву – занятие совершенно бесполезное.
Поэтому наша развесёлая пятерка тянет первый жребий. Жребий палача.
Я ждал рядом с Болоховым, на каменистом невысоком холмике, откуда открывался вид на всю площадку. Росс щурился, смотрел на розовый месяц над пустошами, чуть шевелил губами, явно что-то высчитывая. Работа ему предстояла не менее грязная, чем мне. В руке он сжимал объёмистую колбу, в которой находился солнцесвет – сейчас не ярко-золотистый, испускавший мягкий свет, а почерневший, с вялыми листьями и согнутым стеблем.
Опустошённый до последней капли.
Болохов ниже меня на полголовы, носит чёрное, плюет на треуголки и предпочитает шляпы с полями. Пшеничные усы, высокие залысины, чуть красноватое лицо и ярко-голубые безучастные глаза. Они холодны, даже когда росс веселится. В них нет никаких тёплых эмоций. Порой его правую щёку пронзают тики, и тогда она дёргается вместе с нижним розовым веком, а уголок рта начинает плясать, то ли пытаясь улыбнуться, то ли скривиться. Мне всегда кажется, что под этой щекой кто-то живёт, какой-то проклятый совами паразит, стремящийся выбраться из тела колдуна на волю.
Мы с Болоховым друг друга терпеть не можем. Без особой личной причины, признаюсь в этом. Просто бывают люди, которые подходят один другому, как перчатка стопе. Я не жалую Белую ветвь – это тёмный путь колдовства, плотно завязанный на человеческой крови и смерти. Он не жалует мою излишнюю «щепетильность» в вопросах, которые его не заставляют даже вздрогнуть.
Но мы как-то уживаемся, когда меня приглашают в отряд. По большей части времени старательно не замечаем.
Очень удобно.
– Повезло Жану и Манишке, – проворчал стоявший недалеко от меня сутулый Бальд, почесывая крупный,
